Комиссар брестской крепости. Когда вы видели отца в последний раз

Он стал первым, кто спросонья в первые часы войны смог организовать отчаянную и упорную оборону Брестской крепости. Он не был командиром, но вдохновил своим примером всех солдат. Через неделю крепость все-таки пала. Ефима Фомина расстреляли первым как «комиссара и еврея».

«Миром и счастьем веяло в этот чудесный вечер. Крепость отдыхала», - вспоминал один из участников обороны Брестской крепости вечер 21 июня 1941 года. Утро следующего дня отобразил в своей книге пастор немецкой 45-й пехотной дивизии: «Ровно в 3.15 начался ураган и пронесся над нашими головами с такой силой, какую мы ни разу не испытывали ни до этого, ни во всем последующем ходе войны. Этот гигантский концентрированный огневой вал буквально привел в содрогание землю. Над цитаделью, как грибы, вырастали густые черные фонтаны земли и дыма. Так как в этот момент нельзя было заметить ответного огня противника, мы считали, что в цитадели всё превращено в груду развалин. Сразу же за последним артиллерийским залпом пехота начала переправляться через реку Буг и, используя эффект внезапности, попыталась быстрым и энергичным броском захватить крепость сходу. Тут-то сразу и обнаружилось горькое разочарование… Русские были подняты нашим огнём прямо с постели: это было видно по тому, что первые пленные были в нижнем белье. Однако они удивительно быстро оправились, сформировались в боевые группы позади наших прорвавшихся рот и начали организовывать отчаянную и упорную оборону».

Разбуженный обстрелом, он выбежал из кабинета, где буквально дневал и ночевал, постоянно находясь на рабочем месте. Через считанные секунды кабинет разнесет в щепки зажигательным снарядом. Но в это время он уже несся по лестнице вниз - в штаб полка, расположенный в подвале. Спустившись, держа обмундирование под мышкой, он увидел таких же, как и он, полураздетых и опасливо вслушивавшихся в раздававшиеся со всех сторон звуки взрывов людей. Молча и непонимающе они смотрели друг на друга, словно ожидая объяснений происходящего и ответа на вопрос, который никто не задавал, но который читался у всех в глазах: «Неужели война?» В растерянности находился и он, судорожно застегивая на себе гимнастерку. Но надев ее и увидев взгляды людей, обращенные к нему с надеждой как к старшему офицеру, комиссар Ефим Фомин спокойным и твердым голосом отдал свое первое указание, выведя людей из оцепенения.

Подвиг этих людей, оборонявших Брестскую крепость, стал легендой, он воодушевил многих в последующие годы войны. И среди тех, кто первым подал пример стойкости и самоотверженности, был Ефим Моисеевич Фомин. Хотя до момента разрыва первых вражеских снарядов тем утром у Ефима Фомина толком даже не было и боевого опыта за плечами, но именно он оказался, как отмечалось во многих, даже советских энциклопедиях, не раз замалчивавших вклад евреев в годы войны, «душой и сердцем защитников».

Ефим Фомин родился в январе 1909 года в селе Колышки Лиозненского района Витебской области в бедной еврейской семье, отец которой трудился кузнецом, а мать швеей. Родители умерли рано, и какое-то время находившись на попечении родственников, мальчик принял самостоятельное решение уйти в детский дом. Начав работать с 12 лет, со временем он вступил в комсомол, затем в ряды ВКП(б), а в 1932 году по партийной мобилизации ушел в Красную армию. За благодарностями по службе следовали и должности: комсомольский работник, политрук роты, инструктор политотдела стрелковой дивизии, военный комиссар стрелкового полка. Но в 41-м на основании несправедливого обвинения, снятого потом в 1957 году, полковой комиссар Фомин Ефим Моисеевич был понижен в должности и переведен на должность заместителя командира 84-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии по политчасти. Так за три месяца до начала войны Ефим Моисеевич и оказался в Бресте.

«Ниже среднего роста, плотный, свежевыбритый, румяный, он с первых дней своим вниманием к каждой мелочи, к самому незначительному недостатку, своей отзывчивостью и простотой приобрел доброе имя красноармейской среды - “отец”», - вспоминал в своем письме о командире бывший однополчанин. В Брестской крепости он жил один, ведь помотавшись до этого по гарнизонам, еще не успел перевезти на новое место службы сына и супругу. Они остались в одном из городков Латвии. Понимая опасность положения на границе, где было уже очевидным чрезмерное скопление немецких войск, он, позвонив жене, услышал от нее, что семьи других офицеров отправляются вглубь страны. «Делай то, что будут делать все, - как можно глубже вдавливая эмоции в себя, чтобы не посеять панику, сказал он ей. - А я скоро приеду и заберу вас». Вечером 21 июня он уехал на вокзал, чтобы отправиться за ними, но возвратился в полк, сетуя на странность того, что билетов нет - все они раскуплены. К счастью, его семью эвакуировали. Он же уже вечером следующего дня, организовав и возглавив оборону силами оставшихся после жуткой атаки подразделений, передавал в открытый эфир: «Я крепость, ведем бой, потери незначительные, ждем указаний…»

Столь «бодрая» радиопередача была адресована тут же перехватившему ее врагу, который уже проник во двор казарм цитадели - оплот ее внутреннего укрепления. Вековая крепость, опоясанная рвами, заполненными водой из Буга и Мухавца, строения, прикрывавшие казармы, мосты - все это было уже подконтрольно немецким войскам. Ничего удивительного, учитывая, что воинские части двух дивизий, дислоцирующихся в крепости, включая артиллерийские и танковые, были выведены из крепости в летние лагеря. На пути немцев встали лишь дежурные подразделения полков, противостоявшие, как известно, по сути, трем полноценным немецким дивизиям.

Подробности первых часов обороны известны, как и количество жертв среди тех, кто, даже не проснувшись, погиб под развалинами. Из тех же, кто выжил и прорвался в казармы, сформировали сводную группу, возглавил которую капитан Зубачев. Его заместителем стал комиссар Фомин, и он тут же предложил первый приказ, появившийся 24 июня - «О создании единого руководства и организованного боевого действия для дальнейшей борьбы с противником...».

По этому приказу, обнаруженному в его планшетке, а также по другим документам и показаниям оставшихся в живых позже и восстановят события тех дней. Преклонения заслуживают уже сама воля и выдержка, проявленные оборонявшимися под натиском врага. По воспоминаниям выживших, передавалась эта воля всем во многом именно от Фомина: «Если слезы бессильного гнева, отчаяния и жалости к гибнущим товарищам выступали у него на глазах, то это было только в темноте ночи, когда никто не мог видеть его лица. Люди неизменно видели его суровым, но спокойным и глубоко уверенным в успешном исходе этой трудной борьбы».

Его все время видели там, где было опасней всего. Он водил солдат в атаки, подбадривал раненых и заботился о них. Когда его ранило самого и фельдшер ринулся к нему, вошедшему в комнату медчасти, Фомин отстранил его, сказав: «Сначала их», - и показал на раненных солдат, а сам присел в сторонке, ожидая своей очереди. Принесенные ему разведчиками продовольственные запасы он неизменно приказывал отдать детям и женщинам. Точно так же, как и отказался от первого стакана воды, который собирали в вырытой ямке колодца по часу. Он отдал его раненым, хотя сам к тому времени был уже с растрескавшимися от жары губами, без росинки воды после двухдневной осады.

Положение ухудшалось с каждым днем и часом. Фашисты несколько раз на дню предлагали гарнизону сдаться. Но белого флага они так и не увидели. При планировании штурма они отводили на захват цитадели восемь часов. Крепость не сдавалась более недели. Во время одного из штурмов немцы захватили группу солдат, среди которых был и тяжело раненный комиссар Фомин. Он был расстрелян 30 июня у Холмских ворот. По утверждению части выживших, на Фомина как комиссара и еврея активно указывал фашистам один из тех, «кто выбрасывал белый флаг уже в первые минуты атаки». На какое отношение фашистов он рассчитывал - неизвестно, но он явно просчитался. Фашисты оставили его вместе со всеми в бараке для пленных, ночь в котором стала последней в его жизни. Большую часть этих сведений по крупицам, архивам и воспоминаниям однополчан собирал сын Ефима Фомина. Люди, отвечавшие на его письма, рассказывали об отце на десятках страниц, при том что знали его всего несколько дней, а кто-то и вовсе несколько часов. А некоторые еще и извинялись, что не смогли рассказать большего, так как «воспоминания пережитого все еще встают перед глазами, волнующие, страшные».

Одно из первых ответных писем начиналось так: «Если Вы сын Ефима Моисеевича Фомина, прошу Вас, перед чтением письма моего встаньте. Пусть светлой памятью в Вашем сердце встанет образ честного воина, мужественного защитника земли русской, героя Отечественной войны с черными силами врага, бесстрашного руководителя героической обороны крепости Брест-Литовск в июне 1941 года...»

Невысокий, уже начинающий полнеть тридцатидвухлетний черноволосый

человек с умными и немного грустными глазами - таким остался полковой

комиссар Фомин в памяти тех, кто его знал.

Как музыкант немыслим без острого слуха, как невозможен художник без

особого тонкого восприятия красок, так нельзя быть партийным, политическим

работником без пристального, дружеского и душевного интереса к людям, к их

мыслям и чувствам, к их мечтам и желаниям. Этим качеством в полной мере

обладал Фомин. И люди сразу чувствовали это. Уже в том, как он умел слушать

людей - терпеливо, не перебивая, внимательно вглядываясь в лицо собеседника

близоруко прищуренными глазами, - во всем этом ощущалось глубокое понимание

нужды человека, живое и деятельное сочувствие, искреннее желание помочь. И

хотя Фомин всего за три месяца до войны попал сюда, в крепость, бойцы 84-го

полка уже знали, что в его маленький кабинет в штабе можно принести любую

свою беду, печаль или сомнение и комиссар всегда поможет, посоветует,

объяснит.

Недаром говорят, что своя трудная жизнь помогает понять трудности

других и человек, сам много перенесший, становится отзывчивей к людскому

горю. Нелегкий жизненный путь Ефима Моисеевича Фомина, без сомнения, научил

его многому, и прежде всего знанию и пониманию людей.

Сын кузнеца и работницы-швеи из маленького городка на Витебщине, в

Белоруссии, он уже шести лет остался круглым сиротой и воспитывался у дяди.

Это была тяжелая жизнь бедного родственника в бедной семье. И в 1922 году

тринадцатилетний Ефим уходит от родных в Витебский детский дом.

В беде и нужде зрелость наступает рано. Пятнадцати лет, окончив школу

первой ступени и став комсомольцем, Фомин уже чувствует себя вполне

самостоятельным человеком. Он работает на сапожной фабрике в Витебске, а

потом переезжает в Псков. Там его посылают в совпартшколу, и вскоре, вступив

в ряды партии, он становится профессиональным партработником -

пропагандистом Псковского горкома ВКП(б).

От тех лет дошла до нас фотография комсомольца Ефима Фомина - слушателя

совпартшколы. Защитная фуражка со звездочкой, юнгштурмовка с портупеей,

прямой и упрямый взгляд - типичная фотография комсомольца конца двадцатых

Ефим Фомин вырос беззаветным рядовым солдатом своей партии. Когда в

1932 году партия решила послать его на политическую работу в войска, он

по-солдатски сказал "есть!" и сменил свою штатскую гимнастерку партработника

на гимнастерку командира Красной Армии.

Началась кочевая жизнь военного. Псков - Крым - Харьков - Москва -

Латвия. Новая работа потребовала напряжения всех сил, непрерывной учебы.

Редко приходилось бывать с семьей - женой и маленьким сыном. День проходил в

поездках по подразделениям, в беседах с людьми. Вечерами, закрывшись в

кабинете, он читал Ленина, штудировал военную литературу, учил немецкий язык

или готовился к очередному докладу, и тогда до глубокой ночи слышались его

размеренные шаги. Заложив руки за спину и по временам ероша густую черную

шевелюру, он расхаживал из угла в угол, обдумывая предстоящее выступление и

машинально напевая свое любимое: "Капитан, капитан, улыбнитесь!"

В Брестской крепости он жил один, и его не оставляла тоска по жене и

сыну, пока еще находившимся в латвийском городке, на месте прежней службы.

Он давно собирался съездить за ними, но не пускали дела, а обстановка на

границе становилась все более угрожающей, и глухая тревога за близких

поднималась в душе. Все-таки стало бы легче, если бы семья была вместе с

из Бреста. Она сказала, что некоторые военные отправляют свои семьи в глубь

страны, и спросила, что ей делать.

Фомин ответил не сразу. Он понимал опасность положения, но, как

коммунист, считал себя не вправе заранее сеять тревогу.

Делай то, что будут делать все, - коротко сказал он и добавил, что

скоро приедет и возьмет семью в Брест.

билета, а на рассвете началась война. И с первыми ее взрывами армейский

политработник Фомин стал боевым комиссаром Фоминым.

года он стал комиссаром на деле. Героями не рождаются, и нет на свете людей,

лишенных чувства страха. Героизм - это воля, побеждающая в себе страх, это

чувство долга, оказавшееся сильнее боязни опасности и смерти.

Фомин вовсе не был ни испытанным, ни бесстрашным воином. Наоборот, было

во всем его облике что-то неистребимо штатское, глубоко свойственное

человеку мирному, далекому от войны, хотя он уже много лет носил военную

гимнастерку. Ему не пришлось принять участие в финской кампании, как многим

другим бойцам и командирам из Брестской крепости, и для него страшное утро

Ему было всего тридцать два года, и он еще многого ждал от жизни. У

него была дорогая его сердцу семья, сын, которого он очень любил, и тревога

за судьбу близких всегда неотступно жила в его памяти рядом со всеми

заботами, горестями и опасностями, что тяжко легли на его плечи с первого

дня обороны крепости.

Вскоре после того как начался обстрел, Фомин вместе с Матевосяном

сбежал по лестнице в подвал под штабом полка, где к этому времени уже

собралось сотни полторы бойцов из штабных и хозяйственных подразделений. Он

едва успел выскочить из кабинета, куда попал зажигательный снаряд, и пришел

вниз полураздетым, как застала его в постели война, неся под мышкой свое

обмундирование. Здесь, в подвале, было много таких же полураздетых людей, и

приход Фомина остался незамеченным. Он был так же бледен, как другие, и так

же опасливо прислушивался к грохоту близких взрывов, сотрясавших подвал. Он

думает ли он, что это рвутся склады боеприпасов, подожженные диверсантами.

Он как бы боялся произнести последнее роковое слово - "война".

Потом он оделся. И как только на нем оказалась комиссарская гимнастерка

с четырьмя шпалами на петлицах и он привычным движением затянул поясной

ремень, все узнали его. Какое-то движение прошло по подвалу, и десятки пар

глаз разом обратились к нему. Он прочел в этих глазах немой вопрос, горячее

желание повиноваться и неудержимое стремление к действию. Люди видели в нем

представителя партии, комиссара, командира, они верили, что только он сейчас

знает, что надо делать. Пусть он был таким же неопытным, необстрелянным

воином, как они, таким же смертным человеком, внезапно оказавшимся среди

бушующей грозной стихии войны! Эти вопрошающие, требовательные глаза сразу

напомнили ему, что он был не просто человеком и не только воином, но и

комиссаром. И с этим сознанием последние следы растерянности и

нерешительности исчезли с его лица, и обычным спокойным, ровным голосом

комиссар отдал свои первые приказания.

С этой минуты и до конца Фомин уже никогда не забывал, что он -

комиссар. Если слезы бессильного гнева, отчаяния и жалости к гибнущим

товарищам выступали у него на глазах, то это было только в темноте ночи,

когда никто не мог видеть его лица. Люди неизменно видели его суровым, но

спокойным и глубоко уверенным в успешном исходе этой трудной борьбы. Лишь

однажды в разговоре с Матевосяном в минуту краткого затишья вырвалось у

Фомина то, что он скрывал ото всех в самой глубине души.

Все-таки одинокому умирать легче, - вздохнув, тихо сказал он

комсоргу. - Легче, когда знаешь, что твоя смерть не будет бедой для других.

Больше он не сказал ничего, и Матевосян в ответ промолчал, понимая, о

чем думает комиссар.

Он был комиссаром в самом высоком смысле этого слова, показывая во всем

пример смелости, самоотверженности и скромности. Уже вскоре ему пришлось

надеть гимнастерку простого бойца: гитлеровские снайперы и диверсанты

охотились прежде всего за нашими командирами, и всему командному составу

было приказано переодеться. Но и в этой гимнастерке Фомина знали все, - он

появлялся в самых опасных мостах и порой сам вел людей в атаки. Он почти не

спал, изнывал от голода и жажды, как и его бойцы, но воду и пищу, когда их

удавалось достать, получал последним, строго следя, чтобы ему не вздумали

оказать какое-нибудь предпочтение перед другими.

Несколько раз разведчики, обыскивавшие убитых гитлеровцев, приносили

Фомину найденные в немецких ранцах галеты или булочки. Он отправлял все это

в подвалы - детям и женщинам, не оставляя себе ни крошки. Однажды мучимые

жаждой бойцы выкопали в подвале, где находились раненые, небольшую

ямку-колодец, дававшую около стакана воды в час. Первую порцию этой воды -

мутной и грязной - фельдшер Милькевич принес наверх комиссару, предлагая ему

напиться.

Был жаркий день, и вторые сутки во рту Фомина не было ни капли влаги.

Высохшие губы его растрескались, он тяжело дышал. Но когда Милькевич

протянул ему стакан, комиссар строго поднял на него красные, воспаленные

бессонницей глаза.

Унесите раненым! - хрипло сказал он, и это было сказано так, что

возражать Милькевич не посмел.

Уже в конце обороны Фомин был ранен в руку при разрыве немецкой

гранаты, брошенной в окно. Он спустился в подвал на перевязку. Но когда

санитар, около которого столпились несколько раненых бойцов, увидев

комиссара, кинулся к нему, Фомин остановил его.

Сначала их! - коротко приказал он. И, присев на ящик в углу, ждал,

пока до него дойдет очередь.

Долгое время участь Фомина оставалась неизвестной. О нем ходили самые

разноречивые слухи. Одни говорили, что комиссар убит во время боев в

крепости, другие слышали, что он попал в плен. Так или иначе, никто не видел

своими глазами ни его гибели, ни его пленения, и все эти версии приходилось

брать под вопрос.

Судьба Фомина выяснилась только после того, как мне удалось найти в

Бельском районе Калининской области бывшего сержанта 84-го стрелкового

полка, а ныне директора средней школы, Александра Сергеевича Ребзуева.

из помещений казармы, когда гитлеровские диверсанты подорвали взрывчаткой

эту часть здания. Бойцы и командиры, находившиеся здесь, в большинстве своем

были уничтожены этим взрывом, засыпаны и задавлены обломками стен, а тех,

кто еще остался жив, автоматчики вытащили полуживыми из-под развалин и взяли

в плен. Среди них были комиссар Фомин и сержант Ребзуев.

Пленных привели в чувство и под сильным конвоем погнали к Холмским

воротам. Там их встретил гитлеровский офицер, хорошо говоривший по-русски,

который приказал автоматчикам тщательно обыскать каждого из них.

Все документы советских командиров были давно уничтожены по приказу

Фомина. Сам комиссар был одет в простую солдатскую стеганку и гимнастерку

без знаков различия. Исхудалый, обросший бородой, в изодранной одежде, он

ничем не отличался от других пленных, и бойцы надеялись, что им удастся

скрыть от врагов, кем был этот человек, и спасти жизнь своему комиссару.

Но среди пленников оказался предатель, который не перебежал раньше к

врагу, видимо, только потому, что боялся получить пулю в спину от советских

бойцов. Теперь наступил его час, и он решил выслужиться перед гитлеровцами.

Льстиво улыбаясь, он выступил из шеренги пленных и обратился к офицеру.

Господин офицер, вот этот человек не солдат, - вкрадчиво сказал он,

указывая на Фомина. - Это комиссар, большой комиссар. Он велел нам драться

до конца и не сдаваться в плен.

Офицер отдал короткое приказание, и автоматчики вытолкнули Фомина из

шеренги. Улыбка сползла с лица предателя - воспаленные, запавшие глаза

пленных смотрели на него с немой угрозой. Один из немецких солдат подтолкнул

его прикладом, и, сразу стушевавшись и блудливо бегая глазами по сторонам,

предатель снова стал в шеренгу.

Несколько автоматчиков по приказу офицера окружили комиссара кольцом и

повели его через Холмские ворота на берег Мухавца. Минуту спустя оттуда

донеслись очереди автоматов.

В это время недалеко от ворот на берегу Мухавца находилась еще одна

группа пленных - советских бойцов. Среди них были и бойцы 84-го полка, сразу

узнавшие своего комиссара. Они видели, как автоматчики поставили Фомина у

крепостной стены, как комиссар вскинул руку, что-то крикнул, но голос его

тотчас же был заглушен выстрелами.

Остальных пленных спустя полчаса под конвоем вывели из крепости. Уже в

сумерки их пригнали к небольшому каменному сараю на берегу Буга и здесь

заперли на ночь. А когда на следующее утро конвоиры открыли двери и

раздалась команда выходить, немецкая охрана недосчиталась одного из пленных.

В темном углу сарая на соломе валялся труп человека, который накануне предал

комиссара Фомина. Он лежал, закинув назад голову, страшно выпучив

остекленевшие глаза, и на горле его были ясно видны синие отпечатки пальцев.

Это была расплата за предательство.

Такова история гибели Ефима Фомина, славного комиссара Брестской

крепости, воина и героя, верного сына партии коммунистов, одного из главных

организаторов и руководителей легендарной обороны.

Подвиг его высоко оценен народом и правительством - Указом Президиума

Верховного Совета СССР Ефим Моисеевич Фомин посмертно награжден орденом

Ленина, и выписка из этого Указа, как драгоценная реликвия, хранится сейчас

в новой квартире в Киеве, где живут жена и сын погибшего комиссара.

А в Брестской крепости, неподалеку от Холмских ворот, к изрытой пулями

стене казармы прибита мраморная мемориальная доска, на которой написано, что

здесь полковой комиссар Фомин смело встретил смерть от рук гитлеровских

палачей. И многочисленные экскурсанты, посещающие крепость, приходят сюда,

чтобы возложить у подножия стены венок или просто оставить около этой доски

букетик цветов - скромную дань народной благодарности и уважения к памяти

Еврейские глаза, советское воспитание… Комиссар Фомин…Его любимой песней была песня из фильма «Дети капитана Гранта» И когда становилось тяжело на душе, он напевал «Капитан, капитан, улыбнитесь…»… Черноволосый молодой мужчина с немного грустным взглядом — таким мы видим полкового комиссара Фомина на фотографии. Он взял на себя руководство обороны Брестской крепости, и защищал ее до последнего… Ему было всего 32, а солдаты считали его своим отцом… Но предатели были всегда…

Сын кузнеца и швеи из маленького белорусского городка Колышки под Витебском, вырос он сиротой. Оставил родственников, приютивших его после смерти родителей и ушел в детский дом. А дальше, классическая история взросления советского паренька того времени…Работа на сапожной фабрике в Витебске, переезд в Псков, продвижение по комсомольской линии. А затем стал Ефим Фомин командиром Красной Армии.

К началу войны он уже был женат и имел маленького сына Юру. 21 июня Фомин собирался в Латвию, чтобы перевезти семью к себе в Брест. Не успел…К счастью его жены и сына, которые успели эвакуироваться из Латвии.

А Фомину пришлось 22 июня стать боевым комиссаром. Он не был классическим бесстрашным героем. И люди знавшие его, не замечали ничего выдающегося и боевого в его лице. Но он был Человеком, который умел отвечать за свои поступки. И еще, ему были дороги его солдаты…

О Ефиме Фомине рассказывается в очерке об истории Брестской крепости:

«Ему было всего тридцать два года, и он еще многого ждал от жизни. У него была дорогая его сердцу семья, сын, которого он очень любил, и тревога за судьбу близких всегда неотступно жила в его памяти рядом со всеми заботами, горестями и опасностями, что тяжко легли на его плечи с первого дня обороны крепости.

Вскоре после того как начался обстрел, Фомин вместе с Матевосяном сбежал по лестнице в подвал под штабом полка, где к этому времени уже собралось сотни полторы бойцов из штабных и хозяйственных подразделений. Он едва успел выскочить из кабинета, куда попал зажигательный снаряд, и пришел вниз полураздетым, как застала его в постели война, неся под мышкой свое обмундирование. Здесь, в подвале, было много таких же полураздетых людей, и приход Фомина остался незамеченным. Он был так же бледен, как другие, и так же опасливо прислушивался к грохоту близких взрывов, сотрясавших подвал. Он был явно растерян, как и все, и вполголоса расспрашивал Матевосяна, не думает ли он, что это рвутся склады боеприпасов, подожженные диверсантами.Он как бы боялся произнести последнее роковое слово — «война».

Потом он оделся. И как только на нем оказалась комиссарская гимнастерка с четырьмя шпалами на петлицах и он привычным движением затянул поясной ремень, все узнали его. Какое-то движение прошло по подвалу, и десятки пар глаз разом обратились к нему. Он прочел в этих глазах немой вопрос, горячее желание повиноваться и неудержимое стремление к действию. Люди видели в нем представителя партии, комиссара, командира, они верили, что только он сейчас знает, что надо делать. Пусть он был таким же неопытным, необстрелянным воином, как они, таким же смертным человеком, внезапно оказавшимся среди бушующей грозной стихии войны! Эти вопрошающие, требовательные глаза сразу напомнили ему, что он был не просто человеком и не только воином, но и комиссаром. И с этим сознанием последние следы растерянности и нерешительности исчезли с его лица, и обычным спокойным, ровным голосом комиссар отдал свои первые приказания.

С этой минуты и до конца Фомин уже никогда не забывал, что он — комиссар. Если слезы бессильного гнева, отчаяния и жалости к гибнущим товарищам выступали у него на глазах, то это было только в темноте ночи, когда никто не мог видеть его лица. Люди неизменно видели его суровым, но спокойным и глубоко уверенным в успешном исходе этой трудной борьбы. Лишь однажды в разговоре с Матевосяном в минуту краткого затишья вырвалось у Фомина то, что он скрывал ото всех в самой глубине души.

— Все-таки одинокому умирать легче, — вздохнув, тихо сказал он комсоргу. — Легче, когда знаешь, что твоя смерть не будет бедой для других.

Больше он не сказал ничего, и Матевосян в ответ промолчал, понимая, о чем думает комиссар.

Он был комиссаром в самом высоком смысле этого слова, показывая во всем пример смелости, самоотверженности и скромности. Уже вскоре ему пришлось надеть гимнастерку простого бойца: гитлеровские снайперы и диверсанты охотились прежде всего за нашими командирами, и всему командному составу было приказано переодеться. Но и в этой гимнастерке Фомина знали все, — он появлялся в самых опасных мостах и порой сам вел людей в атаки. Он почти не спал, изнывал от голода и жажды, как и его бойцы, но воду и пищу, когда их удавалось достать, получал последним, строго следя, чтобы ему не вздумали оказать какое-нибудь предпочтение перед другими.

Несколько раз разведчики, обыскивавшие убитых гитлеровцев, приносили Фомину найденные в немецких ранцах галеты или булочки. Он отправлял все это в подвалы — детям и женщинам, не оставляя себе ни крошки. Однажды мучимые жаждой бойцы выкопали в подвале, где находились раненые, небольшую ямку-колодец, дававшую около стакана воды в час. Первую порцию этой воды — мутной и грязной — фельдшер Милькевич принес наверх комиссару, предлагая ему напиться.

Был жаркий день, и вторые сутки во рту Фомина не было ни капли влаги. Высохшие губы его растрескались, он тяжело дышал. Но когда Милькевич протянул ему стакан, комиссар строго поднял на него красные, воспаленные бессонницей глаза.

— Унесите раненым! — хрипло сказал он, и это было сказано так, что возражать Милькевич не посмел.

Уже в конце обороны Фомин был ранен в руку при разрыве немецкой гранаты, брошенной в окно. Он спустился в подвал на перевязку. Но когда санитар, около которого столпились несколько раненых бойцов, увидев комиссара, кинулся к нему, Фомин остановил его.

— Сначала их! — коротко приказал он. И, присев на ящик в углу, ждал, пока до него дойдет очередь.

Долгое время участь Фомина оставалась неизвестной. О нем ходили самые разноречивые слухи. Одни говорили, что комиссар убит во время боев в крепости, другие слышали, что он попал в плен. Так или иначе, никто не видел своими глазами ни его гибели, ни его пленения, и все эти версии приходилось брать под вопрос.

Судьба Фомина выяснилась только после того, как удалось найти в Бельском районе Калининской области бывшего сержанта 84-го стрелкового полка, а ныне директора средней школы, Александра Сергеевича Ребзуева.

Сержант Ребзуев 29 и 30 июня оказался вместе с полковым комиссаром в одном из помещений казармы, когда гитлеровские диверсанты подорвали взрывчаткой эту часть здания. Бойцы и командиры, находившиеся здесь, в большинстве своем были уничтожены этим взрывом, засыпаны и задавлены обломками стен, а тех, кто еще остался жив, автоматчики вытащили полуживыми из-под развалин и взяли в плен. Среди них были комиссар Фомин и сержант Ребзуев.

Пленных привели в чувство и под сильным конвоем погнали к Холмским воротам. Там их встретил гитлеровский офицер, хорошо говоривший по-русски,который приказал автоматчикам тщательно обыскать каждого из них.

Все документы советских командиров были давно уничтожены по приказу Фомина. Сам комиссар был одет в простую солдатскую стеганку и гимнастерку без знаков различия. Исхудалый, обросший бородой, в изодранной одежде, он ничем не отличался от других пленных, и бойцы надеялись, что им удастся скрыть от врагов, кем был этот человек, и спасти жизнь своему комиссару.

Но среди пленников оказался предатель, который не перебежал раньше к врагу, видимо, только потому, что боялся получить пулю в спину от советских бойцов. Теперь наступил его час, и он решил выслужиться перед гитлеровцами.

Льстиво улыбаясь, он выступил из шеренги пленных и обратился к офицеру.

— Господин офицер, вот этот человек — не солдат, — вкрадчиво сказал он, указывая на Фомина. — Это комиссар, большой комиссар. Он велел нам драться до конца и не сдаваться в плен.

Офицер отдал короткое приказание, и автоматчики вытолкнули Фомина из шеренги. Улыбка сползла с лица предателя — воспаленные, запавшие глаза пленных смотрели на него с немой угрозой. Один из немецких солдат подтолкнул его прикладом, и, сразу стушевавшись, предатель снова стал в шеренгу.

Несколько автоматчиков по приказу офицера окружили комиссара кольцом и повели его через Холмские ворота на берег Мухавца. Минуту спустя оттуда донеслись очереди автоматов.

В это время недалеко от ворот на берегу Мухавца находилась еще одна группа пленных — советских бойцов. Среди них были и бойцы 84-го полка, сразу узнавшие своего комиссара. Они видели, как автоматчики поставили Фомина у крепостной стены, как комиссар вскинул руку, что-то крикнул, но голос его тотчас же был заглушен выстрелами.

Остальных пленных спустя полчаса под конвоем вывели из крепости. Уже в сумерки их пригнали к небольшому каменному сараю на берегу Буга и здесь заперли на ночь. А когда на следующее утро конвоиры открыли двери и раздалась команда выходить, немецкая охрана недосчиталась одного из пленных.

В темном углу сарая на соломе валялся труп человека, который накануне предал комиссара Фомина. Он лежал, закинув назад голову, страшно выпучивостекленевшие глаза, и на горле его были ясно видны синие отпечатки пальцев.Это была расплата за предательство.»

Организатору и руководителю легендарной обороны Брестской крепости было всего тридцать два… И было ему страшно, как всем. Но иначе он не мог… И я рада была узнать, что предатель получил сразу по заслугам… Хотя не вернешь этим большого и светлого человека с чуть грустной улыбкой, который поддерживал себя песней «Капитан, капитан, улыбнитесь…»

Ефим Моисеевич Фомин посмертно награжден орденом Ленина. А главную награду получил его сын Юрий Фомин

киевлянин, кандидат исторических наук, узнав подробности гибели отца:

В 1951 году, будучи студентом, я поехал в Брест с надеждой узнать что-либо об отце. В военкомате мне показали окружную газету “Во славу Родины” с материалами об обнаруженных в развалинах крепости останках 34 советских воинов, их оружии и вещах. В командирской сумке был найден частично сохранившийся приказ по крепости от 24 июня 1941 года, где в числе руководителей обороны был назван полковой комиссар Фомин.
Из редакции названной газеты мне сообщили адрес одного из защитников Брестской крепости, бывшего писаря штаба 84 стрелкового полка А.М. Филя, проживавшего в Якутии. Я послал ему письмо и в январе 1952 года получил ответ. А.М. Филь рассказал, что сражался в крепости под командованием комиссара Фомина, ему известно, что контуженый комиссар с несколькими бойцами был схвачен фашистами и казнен.»

№70. Письмо рядового писаря штаба 84 сп Александра Митрофановича Филя Юрию Ефимовичу Фомину — сыну Ефима Моисеевича Фомина.

Тов. Фомин Ю.Е.

Если Вы сын Ефима Моисеевича Фомина, прошу Вас перед чтением письма моего, встаньте. Пусть светлой памятью в Вашем сыновнем сердце встанет образ честного воина, мужественного защитника земли русской, героя Отечественной войны с черными силами врага, бесстрашного руководителя героической обороны крепости Брест-Литовск в июне 1941 г….

Полкового комиссара Фомина Ефима Моисеевича я знаю по службе в 84 сп, 6 с.к.д. Когда он прибыл к нам, я уже служил при штабе части. Ниже среднего роста, плотный, свежевыбритый, румяный, он с первых дней своим вниманием к каждой мелочи, к самому незначительному недостатку, своей отзывчивостью и простотой приобрел доброе имя красноармейской среды - «отец». К его помощи, без робости в сердце, прибегали все члены большого коллектива. Ефим Моисеевич был всегда среди бойцов. Я не помню такого дня или вечера, когда бы он не побывал в подразделениях в свободное время от занятия. Я не помню такого случая, чтобы комиссар не удовлетворил просьбу обратившегося. Строгость и доброта, требовательность и практическая помощь - были его повседневным распорядком воспитания личного состава части. До позднего часа (до отбоя) комиссар Фомин - «отец» - переходил из расположения своего подразделения в другое, беседовал на различные темы личной жизни, военной, интересовался запросами, желаниями бойцов, рассказывал истории былых походов Красной Армии, разъяснял политику врагов, призывал к учебе, бдительности и верности присяге. Иногда в тесном кругу собравшихся бойцов вел беседы, как говорят, «задушевные» на различные интимные темы, веселил и шутил. Очень часто бывал в расположении штабных работников, которые жили на одном с ним этаже, по одному с ним коридору. Когда в беседах о родных бойцы-штабисты (в том числе и я) вспоминали о детях и женах, комиссар Фомин (как сейчас помню), сидя на койке, потупил взор, по тотчас, улыбнувшись, поддержал разговор рассказом о своей семье, которая находилась в Латвийской ССР. Если это Вы - его сын, то он очень много рассказывал о Вас. Тогда он говорил о сынишке забавном, хорошем, которого он очень любил.

До последнего дня перед войной он жил в крепости, в своем кабинете, на втором этаже. Если Вы были там, в крепости, то должны припомнить…

21. VI.41 г. по приказу командования Зап. ОВО части 6 и 42 сд были выведены на полигон, для учений на рассвете 22.VI.41 г. в отборном составе. Командир части майор Дородных выехал с батальонами в 22.30 из крепости. Комиссар Фомин Е.М. отправился на вокзал для поездки за семьей. В связи с выездом на учения зав. делопроизводством техн. инт. 2-го ранга Невзорова П., я остался по приказу командования исполнять должность зав. делопроизводством. В этот вечер, тихий и теплый, в крепости демонстрировались кинофильмы «4-й перископ», «Цирк», «Руслан и Людмила» и др. В здании гарнизонного клуба (у развалин Белого дворца войска польского), где демонстрировался кинофильм «4-й перископ», перед началом сеанса комиссар Фомин провел короткую беседу о содержании фильма, указав на подлые происки врагов социалистической Родины, после чего в окружении бойцов стоял возле клуба, как бы продолжая начатую беседу перед зрителями. Уходя от клуба, комиссар простился с бойцами, заявив, что он бы продолжил беседу, но служебный долг требует от него отъезда на короткое время. Миром и счастьем веяло в этот чудесный вечер. Крепость отдыхала.

Примерно в 1.00 комиссар Фомин вернулся с вокзала. Это было уже начало рокового 22.VI.41 г. Состав штабных работников еще не спал, и он зашел узнать, почему это так. Мы занимались кто чем. Я в тот вечер писал письмо домой и так не закончил, оставил до утра, многие читали книги. На наш вопрос, почему не уехали, комиссар Фомин ответил: «Небольшая странность, даже неожиданность, билеты все проданы». Потом немного пошутил и ушел спать. Мы тоже легли.

На рассвете в 4.00 первый разорвавшийся снаряд попал в маленький дом против госпитальных ворот, а затем… началась война.

В трудные минуты сражений, в кульминационные пункты атак Ваш отец всегда находил слова для сердца русского, советского воина. Как сыну, Вам хочу сказать немного больше обычного рассказа. Ваш отец очень любил человеческую простую жизнь. Он очень любил бойцов, наших советских, и от всего сердца, всеми фибрами души презирал врагов и паникеров. Он страшно ненавидел фрицев и Гансов. Когда ему докладывали о павших бойцах, у него из мужественных глаз полились слезы. Он много раз, применяя все виды тактической хитрости, организовывал прорыв и выход из крепости под своим руководством, но… было невозможно. Наша небольшая группа, почти безоружная, была окружена частями (как я узнал из корреспонденции в 1950 г.) 12-го арм. корпуса врага.

28. VI.41 г. был самым решающим днем и самым страшным днем войны. Немцы бросили на крепость все, что они только могли бросить. В этот день мы находились у того же подъезда, в том же здании, где и писали первый приказ. Я был ранен и находился в обороне у одного из окон здания. Взрывом был обвален потолок здания и меня придавило обвалом, когда я стал помнить себя, то был уже в окружении немцев среди других боевых друзей крепости. Ваш отец, полковой комиссар Фомин Е.М., тогда еще был с капитаном Зубачевым в другом отделении здания. По рассказам очевидцев, комиссар Фомин был без сознания, когда немцы ворвались в занимаемое нами здание. В этот день постигла участь, которая на всю жизнь оставшимся в живых легла черной печатью или лишившая жизнь.

Ваш отец, полковой комиссар Фомин Ефим Моисеевич был первым организатором обороны крепости и до последних минут борьбы верил сам и внушал бойцам победу советского оружия над фашизмом. В последние минуты боя он был в простой красноармейской фуфайке, в гимнастерке со знаками отличия и с пистолетом «ТТ», когда пробегал по линии обороны мимо меня и других боевых товарищей, воодушевляя стоять насмерть. Лицо его тогда уже было бледное. В этот момент я видел его в последний раз, затем последовало то, о чем я писал выше (взрывом он был оглушен и контужен, но скоро пришел в память).

Обычай фашистских извергов снимать головные уборы и сортировать по волосам, стриженных в одну сторону, и с волосами - в другую. Из последующих рассказов в лагере точно было установлено, что полковой отец - Фомин Е.М. был расстрелян фашистами у первого форта по пути через деревянный мост от крепости к гор. Тирасполю. Там был своего рода «сборный пункт», и подлая часть, самая малая из числа проходивших 45-дневный сбор «западников», которые еще 22. VI выбрасывали белые простыни в окна, но были частью уничтожены, из рассказов очевидцев, указала на Вашего отца и его звание. Я точно не могу припомнить, но, может быть, это поможет Вам…

Вечной и светлой памятью будет это, политое чистой кровью верного сына партии и советского народа, место.

Для того чтобы немножко представить Вам, насколько был мужественен Ваш отец, скажу несколько слов второстепенного порядка. С 21.VI вечера до последнего дня обороны бойцы свели по одной «жмени» (так мы говорили тогда) сырого зеленого гороха. Вашему отцу досталась тоже порция, но он отдал ее раненым. Ефиму Моисеевичу разведчики приносили и другие «подарки» (хлеб, булочки), хотя это было в граммах, но он ни разу не съел, а отдавал со словами: «Вы - наша сила, товарищи бойцы, без Вас я не смогу защищать крепость, поэтому делитесь сами и кушайте, будет, обязательно настанет день, когда мы соберемся за круглый большой стол, покушаем и выпьем». У нас не было и воды; пили то, что выпустит товарищ. Так было.

Еще раз прошу извинить, что мало и плохо написал. Вы должны понять меня, что воспоминания пережитого очень… волнует меня, и, несмотря на прошедшие 10 лет, все встает перед глазами волнующее, страшное.

19. VII.52

Оригинал взят у grimnir74 в ЕФИМ ФОМИН. «КОМИССАР, КОМИССАР, УЛЫБНИТЕСЬ…»

О Ефиме Фомине рассказывается в очерке об истории Брестской крепости:

Больше он не сказал ничего, и Матевосян в ответ промолчал, понимая, о чем думает комиссар.

— Унесите раненым! — хрипло сказал он, и это было сказано так, что возражать Милькевич не посмел.

— Сначала их! — коротко приказал он. И, присев на ящик в углу, ждал, пока до него дойдет очередь.

Льстиво улыбаясь, он выступил из шеренги пленных и обратился к офицеру.

Ефим Моисеевич Фомин посмертно награжден орденом Ленина. А главную награду получил его сын Юрий Фомин

киевлянин, кандидат исторических наук, узнав подробности гибели отца:

Тов. Фомин Ю.Е.

Полкового комиссара Фомина Ефима Моисеевича я знаю по службе в 84 сп, 6 с.к.д. Когда он прибыл к нам, я уже служил при штабе части. Ниже среднего роста, плотный, свежевыбритый, румяный, он с первых дней своим вниманием к каждой мелочи, к самому незначительному недостатку, своей отзывчивостью и простотой приобрел доброе имя красноармейской среды — «отец». К его помощи, без робости в сердце, прибегали все члены большого коллектива. Ефим Моисеевич был всегда среди бойцов. Я не помню такого дня или вечера, когда бы он не побывал в подразделениях в свободное время от занятия. Я не помню такого случая, чтобы комиссар не удовлетворил просьбу обратившегося. Строгость и доброта, требовательность и практическая помощь — были его повседневным распорядком воспитания личного состава части. До позднего часа (до отбоя) комиссар Фомин — «отец» — переходил из расположения своего подразделения в другое, беседовал на различные темы личной жизни, военной, интересовался запросами, желаниями бойцов, рассказывал истории былых походов Красной Армии, разъяснял политику врагов, призывал к учебе, бдительности и верности присяге. Иногда в тесном кругу собравшихся бойцов вел беседы, как говорят, «задушевные» на различные интимные темы, веселил и шутил. Очень часто бывал в расположении штабных работников, которые жили на одном с ним этаже, по одному с ним коридору. Когда в беседах о родных бойцы-штабисты (в том числе и я) вспоминали о детях и женах, комиссар Фомин (как сейчас помню), сидя на койке, потупил взор, по тотчас, улыбнувшись, поддержал разговор рассказом о своей семье, которая находилась в Латвийской ССР. Если это Вы — его сын, то он очень много рассказывал о Вас. Тогда он говорил о сынишке забавном, хорошем, которого он очень любил.

Обычай фашистских извергов снимать головные уборы и сортировать по волосам, стриженных в одну сторону, и с волосами — в другую. Из последующих рассказов в лагере точно было установлено, что полковой отец — Фомин Е.М. был расстрелян фашистами у первого форта по пути через деревянный мост от крепости к гор. Тирасполю. Там был своего рода «сборный пункт», и подлая часть, самая малая из числа проходивших 45-дневный сбор «западников», которые еще 22. VI выбрасывали белые простыни в окна, но были частью уничтожены, из рассказов очевидцев, указала на Вашего отца и его звание. Я точно не могу припомнить, но, может быть, это поможет Вам…

Вечной и светлой памятью будет это, политое чистой кровью верного сына партии и советского народа, место.

Для того чтобы немножко представить Вам, насколько был мужественен Ваш отец, скажу несколько слов второстепенного порядка. С 21.VI вечера до последнего дня обороны бойцы свели по одной «жмени» (так мы говорили тогда) сырого зеленого гороха. Вашему отцу досталась тоже порция, но он отдал ее раненым. Ефиму Моисеевичу разведчики приносили и другие «подарки» (хлеб, булочки), хотя это было в граммах, но он ни разу не съел, а отдавал со словами: «Вы — наша сила, товарищи бойцы, без Вас я не смогу защищать крепость, поэтому делитесь сами и кушайте, будет, обязательно настанет день, когда мы соберемся за круглый большой стол, покушаем и выпьем». У нас не было и воды; пили то, что выпустит товарищ. Так было.

Сегодня память о Ефиме Фомине хранит внук…

Образ Фомина изображен в лучших художественных фильмах об обороне Брестской крепости.

А в самой Брестской крепости, неподалеку от Холмских ворот, прибита мраморная мемориальная доска, на которой написано, что здесь погиб полковой комиссар Фомин. Сюда часто приносят цветы…

Светлая Память этому Человеку…

Очерк о полковом комиссаре Ефиме Фомине, руководившем обороной Брестской крепости. Подвиг защитников. Геннадий Любашевский.

«Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина! 20.VII.41г.»

(Надпись на стене казармы 132-го батальона

конвойных войск НКВД в Брестской крепости)

В этот день я проснулся очень рано. Неясная тревога закралась в душу, заставила подняться с постели и подойти к распахнутому окну. Стояла та особенная тишина, которая бывает перед нарождающимся летним утром. Город, раскинув руки проспектов, крепко спал. Часы за стеной глухо пробили четыре раза. Низкий протяжный звук последнего удара постепенно затихал, растворялся в воздухе, а ощущение тревоги не проходило. Господи, да ведь сейчас четыре часа, сегодня 22 июня... 70 лет назад именно в это время по судьбам людей, как пулемётная очередь, прошла временнАя межа, разделив жизнь на «до войны» и «после войны». И я почти физически почувствовал рядом с собой человека, о котором хочу поведать вам в этом рассказе.

Я ощущал, как моего плеча касается его плечо в офицерском френче, слышал, как он тяжело дышит, вглядываясь в окно. Нас разделяло 70 лет, и мы видели за окном совсем разные картины: я – мирно спящий город, а он – силуэты немецких самолётов, разрывы бомб и снарядов. Я наслаждался тишиной, а он слышал крики и стоны раненых, треск автоматных очередей, разрывы гранат. Ещё мгновение – и моё видение пропало. Человек оторвался от окна и, на ходу застёгивая воротник, шагнул в дверной проём. Тридцатидвухлетний полковой комиссар Ефим Моисеевич Фомин ушёл 22 июня 1941 года в бессмертие – он возглавит героический гарнизон, оборонявший Брестскую крепость.

Он никогда не узнает ни о горечи нашего отступления, ни о битве под Москвой, ни о Курской дуге, ни о Сталинграде. Он не увидит руины поверженного Берлина и яркий, как капелька крови, кумач Знамени Победы над рейхстагом. И не доведётся ему стоять в парадных колоннах воинов-победителей на Красной площади. Хотя... кто знает, – может быть, оттого и споткнулся конь Маршала Жукова, что на правом фланге этих парадных колонн стояла невидимая человеческому глазу колонна тех, известных и неизвестных, кто не смог встать в строй живых... Поклонимся же им ещё раз и вспомним слова А. Твардовского:

«И у мёртвых, безгласных есть отрада одна:

Мы за Родину пали, но она – спасена».

Брестская крепость... О подвиге её защитников написано немало книг и снято несколько фильмов. Увы, чем дальше уходят от нас события тех героических дней, тем больше домыслов, а то и откровенной неправды о событиях первых дней войны появляется на страницах и киноэкранах. Я не стану полемизировать с теми, у кого хватило совести исказить историю, а поступлю так, как поступил в своё время при написании повести «Потомству в пример» о Герое Советского Союза подводнике-североморце Израиле Фисановиче: приведу выдержки из письма ко мне того человека, кому мы с вами можем доверять – сына Ефима Фомина. Я сумел разыскать Юрия Ефимовича, он оказался нашим с вами земляком, живёт и работает в Киеве. Юрий Фомин – кандидат исторических наук, Заслуженный юрист Украины. Мы не раз общались с ним по телефону, сын комиссара прислал свой рассказ об отце. Давайте вместе прочитаем его сыновние воспоминания.

«В моей памяти живёт светлый образ моего отца – полкового комиссара Е. М. Фомина. Он был одним из организаторов и руководителей героической обороны Брестской крепости и геройски погиб в самом начале Великой Отечественной войны в июле 1941 года.

Тогда мне было 11 лет, и мои воспоминания об отце, естественно, связаны с детством. Как все мальчишки моего возраста, я любил играть в “войну” и очень гордился, что отец у меня – военный. Когда мы жили в Харькове, помню, он вырезал для меня деревянную саблю с красивым эфесом. Правда, вскоре она сломалась, и я горько плакал, а отец, утешая, пообещал мне сделать новую и сдержал слово. Возвращаясь из командировок, он привозил подарки, интересные книжки, стремясь привить мне любовь к чтению.

Я мало видел отца дома, особенно в тревожные предвоенные годы, когда мы жили в латвийском городе Даугавпилсе. Он уезжал на службу с рассветом и возвращался поздно вечером, когда я уже спал. Но, несмотря на большую занятость, отец интересовался моей учебой в школе и находил время поговорить с учителями.

Мне запомнились аккуратность и требовательность отца к себе. Он всегда был подтянут, по форме одет и побрит. Вместе с тем, отец не был сухим, чёрствым педантом. Его отличало жизнелюбие. При случае шутил и смеялся, увлекался игрой в шахматы, которую называл “боевой подготовкой”, радовался новой книге, кинофильму, хорошей песне.

Многие сослуживцы отца отмечали его искреннее внимание к людям, да и мы с мамой, Августиной Герасимовной, знали, что в любое время к нему мог обратиться с просьбой или за советом красноармеец, командир или политработник. Однажды в Даугавпилсе он узнал, что один боец, родом с Кавказа, очень переживает: заболела мать. Благодаря помощи отца парню предоставили отпуск. Отец всегда стремился ободрить человека, при необходимости помочь ему словом или делом.

В марте 1941 года отец получил новое назначение – на западную границу, в город Брест. Мы с мамой остались временно проживать в Даугавпилсе. Из писем отца было известно, что и на новом месте службы у него много работы: он стремился вывести свой полк в передовые. Не имея квартиры, отец жил в расположении полка в Брестской крепости, в служебной комнате, где стояли стол для работы и койка. Отец обещал при первой возможности приехать и забрать нас в Брест.

Последний телефонный разговор с ним состоялся ранним утром 19 июня 1941 года. Мама сообщила, что некоторые семьи военных уезжают из Даугавпилса, спрашивала, что нам делать. Отец ответил: “Поступай, как все...” Через три дня началась война...

Никаких вестей о судьбе отца долго не было. Лишь в 1942 году пришло извещение, что он числится пропавшим без вести с сентября 1941 года.

В 1951 году, уже будучи студентом Киевского университета, я поехал в Брест с надеждой узнать что-либо об отце. В военкомате мне показали окружную газету “Во славу Родины” с материалами об обнаруженных в развалинах крепости останках 34 советских воинов, их оружии и вещах. В командирской сумке был найден частично сохранившийся Приказ №1 по крепости от 24 июня 1941 года, где в числе руководителей обороны был назван полковой комиссар Фомин.

Из редакции названной газеты мне сообщили адрес одного из защитников Брестской крепости, бывшего писаря штаба 84 стрелкового полка А. М. Филя, проживавшего в Якутии. Я послал ему письмо и в январе 1952 года получил ответ. А. М. Филь рассказал, что сражался в крепости под командованием комиссара Фомина, ему известно, что контуженый комиссар с несколькими бойцами был схвачен фашистами и казнён.

После этого я обратился в Министерство обороны СССР и другие инстанции с просьбой принять меры для установления судьбы защитников Брестской крепости летом 1941 года, в частности, моего отца. Однако мне ответили, что военный округ не имеет возможности проводить раскопки в Брестской крепости. Тем не менее, я продолжил поиски.

Как известно, для исследования обороны Брестской крепости много сделал замечательный писатель-фронтовик, лауреат Ленинской премии Сергей Сергеевич Смирнов. Впервые мы увиделись с ним в июле 1956 года в Москве на встрече защитников Брестской крепости, посвящённой 15-й годовщине её героической обороны. Писатель подарил мне свою книгу “Крепость на границе” с надписью: “Сыну героя и руководителя обороны крепости Юрию Фомину на память о нашей встрече и с глубоким уважением к памяти отца-героя. С. С. Смирнов”.

Тогда же я познакомился с приехавшими в Москву участниками Брестской обороны. Они рассказывали, что с первых минут боя полковой комиссар Е. М. Фомин стал организатором обороны, проявил исключительное мужество, отвагу, личным примером увлекая воинов на борьбу с врагом.

Героический подвиг комиссара, конечно, не был случайным. Истоки его связаны с жизненным путем отца, к сожалению, коротким, но озарённым верностью идеям свободы и социальной справедливости, преданностью Советской Отчизне. Это подтверждают сжатые факты его биографии.

Ефим Моисеевич Фомин родился 15 января 1909 г. в местечке Колышки Лиозненского района Витебской области, в еврейской трудовой семье. Его родители – отец-кузнец, мать-швея – рано умерли, и он воспитывался сначала у тётки, потом у дяди. С 12 лет начал трудовую деятельность учеником, а вернее, прислугой у кустаря-парикмахера в г. Витебске, затем был учеником сапожника. Воспитывался в детском доме, работал на Витебской обувной фабрике, где в 1924 году был принят в комсомол.

В 1927 году Ефим переехал в г. Псков к старшему брату Борису. Здесь он поступил в окружную совпартшколу. Во время учёбы его приняли в ряды Коммунистической партии. После окончания совпартшколы отец работал в профсоюзных и партийных органах, заочно учился в Ленинградском Коммунистическом Университете.

По партийной мобилизации в марте 1932 года отец стал кадровым политработником Красной Армии. Служил сначала в Пскове, потом в Феодосии и Симферополе секретарём комсомольской организации зенитного полка, политруком роты, инструктором политотдела стрелковой дивизии, комиссаром стрелкового полка.

В августе 1938 года был назначен на должность военного комиссара 23-й Харьковской ордена Ленина Краснознаменной стрелковой дивизии. Вместе с этой дивизией в 1939 году принимал участие в освобождении Западной Украины. За успехи по службе дважды был досрочно повышен в воинском звании, в 1939 году ему было присвоено звание полкового комиссара, соответствовавшее званию полковника.

Прибыв в апреле 1941 года на новое месте службы в Брест, Е. М. Фомин за короткое время сумел завоевать доверие и любовь бойцов и командиров. Об этом впоследствии вспоминал его однополчанин А. М. Филь: “С первых дней своим вниманием, своей отзывчивостью и простотой он приобрёл в красноармейской среде доброе имя “отец”. К его помощи без робости в сердце прибегали все члены большого коллектива. Строгость и доброта, требовательность и практическая помощь были основными методами его работы по воспитанию личного состава”.

На рассвете 22 июня с первыми разрывами вражеских снарядов в Брестской крепости комиссар Фомин оказался в центре событий. Ввиду отсутствия командиров, он принял на себя командование подразделениями 84 стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии, находившимися в казарме, и приказал бойцам занять оборону в районе Холмских ворот цитадели. Попытка гитлеровцев прорваться через эти ворота была отбита. После этого он организовал контратаку против отряда немцев, прорвавшегося через соседние Тереспольские ворота в центре крепости. В результате этот отряд был разгромлен и отброшен. Первый успех окрылил защитников цитадели.

Чтобы бойцы видели в своих рядах ещё одного старшего командира, он приказал комсоргу полка С. М. Матевосяну надеть его запасную гимнастерку со знаками различия полкового комиссара. По его приказу комсорг пытался прорваться из крепости на броневике, чтобы связаться с командованием советских войск, но безуспешно. Фашисты блокировали все выходы из крепости.

Комиссар Фомин участвовал в боях с гитлеровцами, нередко сам возглавлял штыковые атаки, увлекая бойцов личным примером. В то же время он понимал, что разъединённые группы из разных воинских частей не смогут долго сопротивляться превосходящим силам фашистов, поэтому стремился объединить всех защитников крепости.

24 июня 1941 года по его инициативе и с его активным участием в перерыве между боями в одном из казематов собрались на совещание командиры отдельных групп, сражавшихся в цитадели. Они решили вопрос об объединении в сводную группу и создании единого командования и штаба обороны.

О моральных качествах Ефима Моисеевича говорит и тот факт, что он, будучи самым старшим по званию среди всех офицеров, предоставил право командования гарнизоном именно кадровому военному, имеющему боевой опыт. Командиром был назначен коммунист, участник гражданской войны, капитан Зубачёв, а его заместителем стал полковой комиссар Фомин.

Вместе с капитаном Зубачёвым отец руководил боевыми действиями организованного прорыва из окружения, однако они были безуспешными – уж слишком большим было преимущество противника. Силы защитников крепости, не получавших ниоткуда помощи, таяли, и их положение становилось все более тяжёлым.

Фашисты блокировали все подходы к реке Мухавец, омывающей крепость. В результате этого защитники крепости (а среди них много раненых) жестоко страдали от жажды. Не было воды, продовольствия, медикаментов, иссякли боеприпасы. Однако герои держались до последнего патрона, до последней капли крови.

По словам оставшихся в живых защитников крепости, комиссар Фомин в невероятно трудных условиях проявлял волю и выдержку. Недаром называли его душой обороны. Когда один из бойцов сказал, что последний патрон оставит себе, отец возразил: “Мы можем умереть и в рукопашной схватке, а патроны расстреляем в фашистов”. Тех, кто падал духом, он убеждал, что бесцельная смерть, самоубийство – это трусость, жизнь надо целиком отдать борьбе с лютым врагом.

Наравне со всеми защитниками крепости комиссар Фомин страдал от жажды и голода, но не допускал, чтобы ему оказывали какое-нибудь предпочтение. Фельдшер С. Е. Милькевич однажды принёс комиссару немного мутной воды, которую с трудом собрали в выкопанной под полом яме. Отца уже несколько дней мучила жажда, но он сказал: “Вода – только для раненых”. Когда его ранило в руку, он спустился в подвал, где несколько раненых ожидали перевязки. Фельдшер бросился к нему, однако отец сказал: “Сначала их”, – и стал ждать своей очереди. Разведчики приносили комиссару хлеб и галеты, найденные у убитых гитлеровцев, а он отдавал еду раненым, женщинам и детям, находившимся в подвалах.

В редких перерывах между боями Ефим Моисеевич стремился сердечным словом подбодрить бойцов, внушал им веру в нашу победу над врагом, призывал до конца выполнить свой воинский долг.

Когда гитлеровцы схватили группу израненных, голодных, измученных многодневными тяжёлыми боями бойцов, среди которых находился и раненый комиссар Фомин, предатель выдал его фашистам. Как рассказывали очевидцы, немцы расстреляли комиссара у крепостной стены. Перед смертью он успел крикнуть бойцам: “Не падайте духом, победа будет наша!”»

Что можно добавить к этим искренним сыновним воспоминаниям? Юрий Ефимович очень скупо пишет о подробностях гибели своего отца, и я понимаю, почему. Он – историк и привык доверять проверенным фактам. Для него отец до сих пор остаётся живым, таким, каким запомнился в те «сороковые роковые». Отец по сей день является примером для сына.

Мы тоже не можем с документальной точностью описать, что происходило в крепости в те жуткие дни. Построенная по всем правилам фортификационного искусства, она была способна пережить длительную осаду, если бы... Если бы у её защитников были в достатке оружие, боеприпасы, пища, вода, медикаменты, если бы в горячке отступления их просто не бросили на произвол судьбы. И как не вспомнить слова писателя Бориса Васильева: «Крепость не пала. Она истекла кровью».

Немцы не смогли сходу взять мощные укрепления, не смогли сломить сопротивления гарнизона. Тогда они приступили к методичной осаде. Нескончаемые бомбардировки, обстрелы из специально доставленных в Брест гигантских 600-миллиметровых мортир, использование огнемётов и отравляющих газов делали своё дело. Ряды защитников таяли. В конце фашисты стали сбрасывать на крепость сверхтяжёлые бомбы по полтонны весом, от разрывов которых содрогалась земля и рушились стены казематов. И, в довершение к этому кошмару, на крепость 29 июня была сброшена бомба-монстр весом почти две тонны. Ужасный по своей силе удар подобно землетрясению потряс не только крепость, но и весь город. Были разрушены многие укрепления, часть людей погибла под завалами, часть была ранена или контужена, засыпана землёй и обломками стен и уже не могла физически оказывать сопротивление врагу.

Видимо, в числе этих раненых и контуженных защитников оказался и Фомин. По воспоминаниям других чудом выживших защитников крепости, её комиссар был жив ещё 15 июля, после 24-х дней упорной обороны. Может быть, сила духа этого человека, его влияние на окружающих были так велики, что люди не хотели верить в его гибель и продолжали считать живым?.. Этого мы с вами уже никогда не узнаем. Одно доподлинно известно: Ефим Моисеевич Фомин пал смертью храбрых, но остался навсегда жить в памяти нашего народа.

Писатель С. С. Смирнов, раскрывший многие обстоятельства героической обороны и воскресивший из небытия имена героических защитников Брестской крепости, ходатайствовал о присвоении комиссару Фомину звания Героя Советского Союза. Однако Министерство Обороны СССР представило его к награждению лишь... орденом Отечественной войны. Вспомните мой рассказ «Комиссар», о подвиге комиссара ледокольного парохода «Сибиряков» – советского «Варяга»). Комиссар «Сибирякова» Элимелах тоже был награждён посмертно... только орденом Отечественной войны. Увы, Родина, щедро осыпая высшими наградами одних, явно поскупилась в отношении других, не менее достойных своих сыновей.

И тем не менее, Сергей Смирнов вновь и вновь обращался с ходатайствами. В результате Е. М. Фомин Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 января 1957 года был награждён орденом Ленина. Начиная с 1981 года, ветераны войны и их организации неоднократно обращались к высшему руководству СССР, Российской федерации, Республики Беларусь с ходатайствами о присвоении Е. М. Фомину посмертно звания Героя, но тщетно.

Память о верном сыне советского народа – комиссаре и по должности, и по призванию – Ефиме Фомине живёт. Его именем названы улицы в белорусских городах Бресте и Минске, в посёлке Лиозно Витебской области, откуда он родом, и в российском Пскове, три школы в Белоруссии и России, а в Брестской крепости, украинских городах Харькове и Симферополе установлены мемориальные доски.

Каждое лето 22 июня, в годовщину начала войны, наш сосед дядя Серёжа ранним утром, когда все ещё спали, надевал пиджак с пустым левым рукавом и орденом Отечественной войны с отколовшейся эмалью на одном из лучей пятиконечной звезды. Он выходил за ворота своего старенького домика, и, сложив лодочкой ладонь уцелевшей правой руки, долго смотрел в ту сторону, где рождался рассвет. Робкие лучи утреннего солнца скользили по его лицу и осушали слёзы, катившиеся по небритым щекам. Он стоял в одиночестве, пока на улицах не появлялись первые прохожие. Потом уходил к себе, садился под яблоней и затягивал глухим прерывающимся голосом одну и ту же песню:

«Двадцать второго июня, ровно в четыре часа

Киев бомбили, нам объявили, что началася война...»

Давно уже нет ни дяди Серёжи, ни его старенького домика. А песня жива. Как жива память. Память о тех героях, кто первыми принял бой и для кого передовой рубеж, на котором они сражались, стал последним. Память о миллионах павших за Победу и о тех, кто вернулся с Победой.

Я поставил последнюю точку в этом рассказе и поднялся. В полумраке летнего вечера я вновь увидел у окна силуэт комиссара и встал рядом с ним. Встаньте и Вы, мой читатель. Вспомните павших и помолчите. Все мы живём благодаря им. Они навсегда останутся с нами.

Избранное:

Читателей: 5 722

КАТЕГОРИИ