У какой сказки конец и. Концовки волшебных сказок: попытка прочтения. Оригинальные версии сказок

Сегодня многие народные сказания переписаны и облагорожены. А те, что прошли через руки Диснея, уж непременно обзавелись хорошим концом. Но, тем не менее, ценность сказания - в его подлинности.

Крысолов

Самый известный сегодня вариант сказки о Крысолове, в двух словах, таков:

Город Гамельн подвергся нашествию полчища крыс. И тут появился человек с дудочкой и предложил избавить город от грызунов. Жители Гамельна согласились заплатить щедрое вознаграждение, и крысолов выполнил свою часть договора. Когда дело дошло до оплаты – горожане, что называется, «кинули» своего спасителя. И тогда Крысолов решил избавить город от детей тоже!

В более современных версиях, Крысолов заманил детей в пещеру подальше от города и как только жадные горожане расплатились, отправил всех по домам. В оригинале Крысолов завёл детей в реку, и они утонули (кроме одного хромоножки, который отстал от всех).

Красная шапочка

Знакомая всем с детства сказка заканчивается тем, что Красную шапочку и бабушку спасли дровосеки. Оригинальная французская версия (Шарля Перро) была далеко не так мила. Там вместо маленькой девочки фигурирует хорошо воспитанная юная леди, которая спрашивает у волка дорогу к дому бабушки и получает ложные инструкции. Глупая девушка следует советам волка и достаётся ему на обед. И всё. Никаких дровосеков, никакой бабушки – только довольный сытый волк и Красная шапочка, которую он загрыз.

Мораль – не спрашивайте советов у незнакомых.

Русалочка

Городские детские сказки писать трудно. Это, конечно, не новость со времён появления этого жанра, то есть со времён Андерсена (романтик Гофман, напомним, ориентировался отнюдь не на детей). Но современным авторам приходится преодолевать трудности, которые не снились не только датскому чудаку, но и авторам, действовавшим всего-то одно-два поколения назад. Когда Андерсен сочинял истории про калоши и глиняный горшочек или про оловянного солдатика и фарфоровую балерину, он мог быть вполне уверен, что современным ему детям эти предметы так же милы и хорошо знакомы, как были они знакомы и самому мальчику Хансу Кристиану.

У Диснея фильм про Русалочку заканчивается пышной свадьбой Ариэль и Эрика, на которой веселятся не только люди, но и морские жители. Но в первой версии, которую написал Ганс Христиан Андерсен, принц женится на совершенно другой принцессе, а убитой горем Русалочке предлагают нож, который она, чтобы спастись, должна вонзить в сердце принца. Вместо этого бедное дитя прыгает в море и умирает, превратившись в морскую пену.

Затем Андерсен слегка смягчил концовку, и Русалочка становилась уже не морской пеной, а «дочерью воздуха», которая ждёт своей очереди, чтобы отправиться на небеса. Но всё равно это был очень печальный конец.

Белоснежка

В наиболее популярной версии сказки о Белоснежке королева просит егеря убить ненавистную падчерицу и принести в качестве доказательства её сердце. Но егерь пожалел бедняжку и вернулся в замок с сердцем кабана.

История про дружбу младенца (а затем и маленького мальчика) Юхана и пса Аякса, который в середине книги умирает и превращается в звезду, написана самым простым языком - впрочем, без малейшего сюсюканья. Автор держится с читателем на равных, и видно, что потрясения, радости и открытия двухлеток или шестилеток Ульфу Старку ничуть не менее близки, чем проблемы трудных подростков.

На этот раз изменения компании Диснея не были такими кардинальными. Всего пара деталей: в оригинале королева велела принести печень и лёгкие Белоснежки – их приготовили и подали на ужин в тот же вечер! И ещё. В первой версии Белоснежка просыпается от того, что по пути во дворец её толкнула лошадь принца – совсем не от волшебного поцелуя. Да – и в версии братьев Гримм сказка заканчивается тем, что королеву заставляют танцевать в раскалённых туфлях, пока та не умирает в страшных мучениях.

Спящая красавица

Все знают, что спящая красавица – это прекрасная принцесса, которая проколола палец веретеном, погрузилась в сон и спала сто лет, пока, наконец, не приехал принц, и не разбудил её поцелуем. Они тут же полюбили друг друга, поженились и жили долго и счастливо.

Оригинал далеко не так мил. Там девушка погрузилась в сон из-за пророчества, а вовсе не из-за проклятия. И разбудил её совсем не поцелуй принца – король, увидев красавицу спящей и беспомощной, насилует бедняжку. Через девять месяцев родилось двое детей (девушка всё ещё спит). Один из детей сосёт палец матери и вытягивает занозу от веретена, из-за которого, как оказалось, она и не могла проснуться. После пробуждения красавица узнаёт, что стала жертвой насилия и матерью двоих детей.

Румпельштильцхен

Эта сказка отличается от остальных тем, что была модифицирована самим автором, который решил нагнать ещё большей жути. В первом варианте злой карлик Румпельштильцхен плетёт для юной девушки золотые нити из соломы, чтобы она могла избежать казни. За свою помощь он требует отдать ему будущего первенца. Девушка соглашается – но когда время расплаты приходит, она, естественно, не может этого сделать. И тогда карлик обещает, что освободит её от обязательства, если она угадает его имя. Подслушав песенку, в которой карлик напевал своё имя, молодая мать избавляется от необходимости уплачивать страшный долг. Посрамлённый Румпельштильцхен убегает прочь, и этим всё заканчивается.

Второй вариант куда более кровавый. Румпельштильцхен от злости так топает ногой, что его правая ступня погружается глубоко в землю. Пытаясь выбраться, карлик разрывает себя пополам.

Три медведя

В этой милой сказке фигурирует маленькая златовласая девочка, которая заблудилась в лесу и попала в дом трёх медведей. Ребёнок ест их еду, сидит на их стульях, и засыпает на постели медвежонка. Когда медведи возвращаются, девочка просыпается и от страха сбегает в окно.

У этой сказки (опубликованной впервые в 1837 году) целых два оригинала. В первом медведи находят девочку, разрывают её и съедают. Во втором – вместо златовласки появляется маленькая старушка, которая, после того, как её будят медведи, выпрыгивает в окно и ломает себе то ли ногу, то ли шею.

Гензель и Гретель

В самом популярном варианте этой сказки двое маленьких детей, потерявшихся в лесу, набредают на пряничный домик, в котором живёт ужасная ведьма-людоедка. Дети вынуждены выполнять всю работу по дому, пока старуха откармливает их, чтобы в конце концов съесть. Но дети проявляют смекалку, бросают ведьму в огонь, и сбегают.

В ранней версии сказки (которая называлась «Потерявшиеся дети») вместо ведьмы фигурировал сам дьявол. Дети его перехитрили (и пытались расправиться с ним примерно таким же образом, как Гензель и Гретель с ведьмой), но он сумел спастись, соорудил козлы для пилки дров, после чего велел детям взобраться и лечь на них вместо брёвен. Дети притворились, что не знают, как правильно лечь на козлы, и тогда дьявол велел своей жене продемонстрировать, как это делается. Улучив момент, дети перепиливают ей горло и сбегают.

Девушка без рук

По правде говоря, новая версия этой сказки не сильно добрее, чем оригинал, но всё же отличий между ними достаточно, чтобы попасть в эту статью. В новой версии дьявол предложил бедному мельнику несметное богатство в обмен на то, что находится за мельницей. Думая, что речь идёт о яблоне, мельник с радостью соглашается – и вскоре узнаёт, что продал дьяволу собственную дочь. Дьявол пытается забрать девушку, но не может – потому что она слишком чиста. И тогда нечистый угрожает забрать вместо неё отца и требует, чтобы девушка позволила своему отцу отрубить ей руки. Она соглашается, и лишается рук.

Это, конечно, малоприятная история, но всё же она несколько гуманней ранних версий, в которых девушка отрубает руки сама себе, чтобы стать уродливой в глазах своего брата, который пытается её изнасиловать. В другой версии отец отрубает руки собственной дочери, потому что та отказывается вступить с ним в интимную близость.

Золушка

Современная сказка заканчивается тем, что прекрасная трудолюбивая Золушка получает в мужья не менее прекрасного принца, а злые сёстры выходят замуж за двух знатных господ – и все счастливы.

Этот сюжет появился в первом веке до нашей эры, где героиню Страбона (греческий историк и географ; прим. mixednews) звали Родопис (розовощёкая). История была очень похожа на ту, которую мы все хорошо знаем, за исключением хрустальных башмачков и кареты из тыквы.

Но есть гораздо более жестокая вариация от братьев Гримм: у них злобные сёстры режут собственные ступни по размеру хрустальных башмачков – в надежде обмануть принца. Но хитрость не удаётся – на помощь принцу прилетают два голубя и выклёвывают глаза мошенниц. В конце концов, сёстры заканчивают свои дни слепыми нищенками, в то время как Золушка наслаждается роскошью и безмятежным счастьем в королевском замке.

Зачин сказки, присказка, былинный запев, молитвенное вступление, концовка - это части, входящие в структуру фольклорного произведения. Их следует отличать друг от друга. Сложное композиционное построение народных сказок не является случайным. Каждая из имеющихся в них частей играет определенную роль.

Что такое присказка

Большинство сказок, особенно волшебных, начинаются с присказки. Благодаря ее существованию слушатель постепенно погружается в особый мир и тем самым готовится к восприятию всего

Читая или слушая присказку, как ребенок, так и взрослый человек в своем воображении создают образ кота Баюна, им видится остров посреди океана, на нем возвышается могучий дуб с золотыми цепями и загадочным сундуком на могучих ветвях, вдали виднеется город из неведомого царства-государства.

Особенность, которой отличается присказка: зачин сказки, несмотря на свои маленькие размеры (порой это лишь несколько слов), способен сразу погрузить читателя в мир магии и волшебства. А это очень важно, ведь человек настроен не только получить наслаждение от прочитанного, но и постичь глубокую народную мудрость, которая заключена в содержании сказки. А без особого настроя добиться этого бывает очень сложно.

Очень часто присказка имеет юмористический характер с элементами неразберихи, тарабарщины, путаницы, игры слов. Благодаря такому приему удается избежать излишней назидательности, но при этом сохранить воспитательную роль произведения.

Функции зачина

Чтобы до конца понять, в сказке, необходимо разобраться в его назначении. Оно состоит в выполнении сразу нескольких задач:

познакомить читателя с главными произведения;
рассказать о времени совершения описанного действия;
дать представление о месте, где происходят события.

Юные читатели должны понимать, что зачин сказки очень важен. Уже в самом начале произведения можно получить достаточно много информации, которая в дальнейшем поможет до конца понять образ героев, их характеры и поступки.

Зачин сказки обязательно укажет на то, что язык произведения, с которым предстоит познакомиться, совершенно не похож на обыденную речь. Примером этому могут стать следующие выражения: "в некотором царстве, в некотором государстве", "золотые маковки", "стоит древо", "сказка сказывается", "море-окиян" и многие другие "сказочные" слова.

Начало сказок, их разнообразие

Зачины сказок и концовки имеют огромное разнообразие, их отличает структура, язык, смысловое содержание. Традиционное начало имеют только около 36% фольклорных произведений. Оно известно каждому человеку, воспитанному на традициях С раннего детства, когда ребенку рассказывают сказку, он слышит такие слова: "Жили-были..." Всего же при изложении сказок используется по меньшей мере девять разновидностей зачинов.

Концовка

"Вот и сказке конец, а кто слушал - молодец!" - традиционная форма концовки многих народных сказок. Кроме приведенного примера известно еще не менее пяти вариантов, с помощью которых сказочник может закончить рассказанную им историю. Зная, что такое зачин в сказке и для чего он используется, нетрудно догадаться, с какой целью употребляется концовка. Сказочные действия должны быть приведены к логическому завершению. Это помогает сделать грамотно составленная концовка произведения. Например, сказочник может закончить повествование так: "Живут-поживают да добра наживают!", "Так часто бывает!", "Живут, хлеб жуют!". Иногда рассказчик может закончить сказку совсем неожиданно, но он должен помнить, что концовка подводит итог всему сказанному.

Другие особенности структуры фольклорного произведения

Сказки, основная ее часть, концовка могут содержать повторы. Каждый новый повтор чем-то отличается от предыдущего, и благодаря этому читатель может предполагать, чем закончится все повествование.

В структуру народных сказок естественным образом вписываются стихотворные части, что придает произведению музыкальность, настраивает читателя на особую поэтическую волну.

Стихи, используемые сказочником, имеют свои особенности. Огромный интерес у читателей вызывают сказочные повествования, полностью написанные таким стихом. Литераторы называют его сказовым.

В процессе изложения содержания сказки рассказчику иногда приходится не только говорить, но даже петь, так как герои часто используют именно такую между собой. Достаточно вспомнить сказки "Сестрица Аленушка и братец Иванушка", "Кот, Петух и Лиса", "Волк и семеро Козлят" и другие.

Звукоподражания, живой диалог между эпитеты, сравнения, гиперболы делают произведения народного творчества яркими и неподражаемыми. Ведь не зря русские сказки любят все, от мала до велика: в фольклоре заключена не только мудрость, но и истинная красота русского слова.

В мультфильмах финал всегда очень легко предсказать: будет хэппи энд, все поженятся и заведут много детей. Но знали ли вы, что в настоящих историях конец иногда очень отличается от истории в мультфильмах. Поэтому сегодня сайт расскажет вам истинные окончания знаменитых фильмов Диснея, которые разрушат ваше детство.

1. Покахонтас

Покахонтас в версии Дисней встречается с английским капитаном Джоном Смитом, который приплыл в Америку за золотом. Они влюбляются, но в последствие Смит погибает и на его место вступает другой англичанин Джон Рольф, с которым Покахонтас едет в Англию. Там они переживают различные приключения, встречают живого Джона Смита, но индейская принцесса его больше не любит и в итоге уплывает назад в Америку с Рольфом. Вроде бы хэппи энд, но на самом деле все было не так. Это реальная история и Покахонтас действительно существовала. Но только она не добровольно поехала а Англию, а попала в плен к колонистам . Отец ее выкупил и она вышла замуж за Рольфа у себя на родине. Потом они вернулись в Англию, где она стала очень популярной. Но в итоге она умерла в возрасте 22 лет, заболев оспой по дороге в Виргинию . Совсем не счастливый конец.

2. Рапунцель

Диснеевская история Рапунцель тоже очень отличается от оригинальной сказки братьев Гримм. В мультфильме вор по имени Флин Райдер спасает ее из башни от злой ведьмы и возвращает родителям. Дальше свадьба, детишки и счастливая жизнь. Но в сказках братьев Гримм история более сложная и несчастная . Мало того, что ведьма не крала девочку, а обменяла ее у родителей на листья с куста под названием рапунцель, так еще после того, как принц проникает в башню к Рапунцель, она в последствии забеременевает близнецами и это в 12-то лет . Об этом узнает ведьма. Она состригает волосы девушки и отправляет ее в пустыню, а принца ослепляет . В итоге его находят уже рожденные дети Рапунцель блуждающим в лесу и полностью слепым. Рапунцель исцеляет его волшебными слезами и они едут в королевство принца. Пишите в комментариях, какая версия вам больше понравилась. Мне, наверное, вторая, почти триллер получился.

3. Русалочка

Хорошо, что Дисней переделали историю о Русалочке , а то оригинал совсем ужасающий . Ганс Христиан Андерсен сделал концовку несколько иначе. Принц вовсе не любил Русалочку и женился на принцессе с соседнего королевства. Но Ариэль уже обменяла свой голос на ноги, ее срок получить поцелуй любви истекал и поэтому она должна была умереть. Чтобы спастись, она должна была убить принца , спящего со своей невестой, и полить его кровью свои ноги . Но она этого не сделала и умерла . Ее тело превратилось в морскую пену, а потом Русалочка стала дочерью воздуха и обрела бессмертную душу. Как-то печально..

4. Золушка

Золушка – очень красивая и добрая сказка, но только не в версии братьев Гримм. В ней, чтобы надеть заветную туфельку, старшая сестра отрезает себе большой палец и вся ее туфелька оказывается в крови, а средняя – пятку. Но это им не помогает и принц женится на Золушке. Но потом во время свадьбы милые добрые птички выклевывают глаза сводным сестрам и оставляют их слепыми на всю жизнь. Как вам такой сюжет?

5. Спящая красавица

Оригинал сказки о Спящей красавице – просто жесть! После того как девушка укололась веретеном, она впала в спячку. Это мы все помним. В оригинале сказки автора Джамбаттиста Базиле рассказывается, как король, приехав, воспользовался невменяемым состоянием Спящей красавицы и овладел её телом . Девушка, не приходя в сознание, забеременела и спустя положенный срок разродилась двойней . Она родила мальчика и девочку, которые лежали рядом с ней и сосали её грудь. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы однажды мальчик не потерял материнскую грудь и не принялся бы сосать её палец — тот самый, уколотый веретеном. И высосал занозу. Шип выскочил, и принцесса очнулась, обнаружив себя в заброшенном домике в полном одиночестве, если не считать откуда ни возьмись взявшихся прелестных младенцев. Короче, совсем не поцелуй разбудил спящую красавицу ото сна .

Пишите в комментариях, как история самая жесткая и какую надо было экранизировать вместо добрых диснеевских мультов.

____________________

Д. Антонов
Концовки волшебных сказок: попытка прочтения

Рассматриваемый нами в этой статье вопрос достаточно необычен: это концовки волшебных сказок. Как известно, разные типы концовок выполняют определённые функции: остроумное завершение сказки, создание счастливого конца и т.п. Поле нашего исследования лежит в иной области: нас будут интересовать совершенно определённые концовки, несущие в себе информацию, не поддающуюся "простому" объяснению. Подобные концовки не так часто вычленяются из общей массы, хотя их количество и разнообразие, сложность и распространённость в мире не позволяют признать их частным и несущественным элементом. Обратимся для начала к традиционной классификации.

Концовки первого типа, лучше всего, пожалуй, будет охарактеризовать как сюжетные. Это концовки с внутренней направленностью, они связаны с контекстом сказки и являются частью её структуры. Цель их – создание счастливого конца как важного сказочного элемента. В большинстве случаев такие концовки зарифмованы ("и стали они жить-поживать и добра наживать"). В некоторых случаях рифма отсутствует ("стал жить да быть и хлеб жевать", "жили они долго и весело", "и зажили все припеваючи" и т.п.). Встречаются они наиболее часто.

Концовки второго типа часто называются прибауточными. Они не связаны с контекстом, сюжетом сказки (либо же связь условна), но являются одним из компонентов процесса рассказывания сказки, диалога между рассказчиком и слушателями. Обуславливаются они чисто внешними факторами, связанными с этим диалогом. Когда связь отсутствует, то концовки, как правило, содержат в себе шутливое требование награды за рассказ ("вот те (тебе, вам) сказка, а мне кринка масла", "вот вам сказка, а мне бубликов связка", "тем сказке конец, а мне водочки корец" и т.п.). В других случаях условная связь с контекстом существует, и концовки строятся по следующей модели: когда завершится некоторое действие, начатое в сказке, тогда она продолжится ("когда <...> (герой сказки – Д.А.) проснётся, тогда и сказка начнётся", "когда каша сварится, тогда и сказка продлится" и т.п.). Сюда же относится и другая модель концовок: короткая "присказка", цель которой – зарифмовать слово, чаще всего "конец" ("на дворе у них была лужа, а в ней щука, а в щуке-то огонец; этой сказочке конец"; "...сама она – радость, в глазах её – ласка. Тут пир начался, и кончилась сказка" /Аф.567/ и т.п.). Завершившаяся сказка перетекает в стишок-прибаутку, преследующий цель передать в зарифмованном виде мысль о том, что сказка завершена.

В качестве концовок могут выступать моралистические заключения и заговорные формулы – достаточно самостоятельные элементы, более или менее связанные с контекстом самой сказки (иногда связь отсутствует полностью). Таково традиционное разделение (1).

К числу прибауточных зачастую причисляют и несколько иной ряд концовок, интересующих нас в рамках данной работы. Во многих случаях они также зарифмованы и по форме приближаются к рассмотренному выше типу. Наиболее известна одна из самых кратких моделей подобных концовок: "И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало". Однако наравне с этой популярной сказочной формулой нередко встречаются целые "рассказы" с заключённой в них довольно специфической информацией. В этих концовках продолжается повествование рассказчика о событиях, произошедших с ним на пире и после него. Огромное разнообразие таких концовок объединяет общий признак – внесение первого лица и их содержание – повествование рассказчика о тех или иных случившихся с ним событиях. Традиционно функция их определяется как подчёркивание нереальности всего рассказанного, внесение комизма в повествование, "разряжение атмосферы" (2). Подобные концовки имеют, однако, ряд важнейших отличительных особенностей, не позволяющих отнести их к прибауточным и заставляющих выделить их в отдельный, совершенно особый тип. Выделение данного типа концовок представляется нам не частным вопросом классификации, но выявлением для изучения нового, мало затрагиваемого ранее, информационного поля.

Важную – (и, на наш взгляд, идентифицирующую) – особенность концовок третьего типа отмечает Е.М. Мелетинский: это схожесть элементов последних с определёнными элементами самих сказок, близость их построения к построению определённых мифологических мотивов (3). В данном исследовании нам предстоит попытка рассмотрения и анализа сюжетов, лежащих в основе концовок третьего типа.

I. ВАРИАНТ "НЕУДАЧНОГО ПУТИ"

1. "И я там был". Первое утверждение рассказчика в наших концовках сводится к тому, что он присутствовал в описываемом месте и являлся очевидцем заключительных событий собственной сказки. В большинстве случаев говорится об этом прямо, или, реже, косвенно ("я с того пира еле ноги домой принёс" (4) и т.п. – "я там был" пропущено, но подразумевается). Информация эта необходима, так как в соответствии с ней выстраивается всё последующее. Чаще всего, за этой фразой следует дальнейший рассказ, но, как можно увидеть, она вполне самодостаточна и может использоваться без каких-либо дополнений. Это некое утверждение правдивости, свидетельствующее о том, что рассказчик является очевидцем и своеобразным действующим лицом сказки. Он присутствует на пиру у героя, с ним происходят дальнейшие приключения. Что может это означать?

Один из ключевых мотивов волшебной сказки – путешествии героя в "тридевятое царство" – загробный мир. Подобное построение трёхчастно: 1 -- дорога в иной мир и переход границы из мира живых в мир мёртвых, 2 – "приключения" в мире мёртвых и 3 -- дорога назад и обратный переход границы. Сложные композиции так или иначе основываются на этой модели, во многом выходя из неё. Останавливаться на этом подробнее сейчас не нужно, так как перед нами стоит иная цель: выяснить, возможно и правомерно ли соотнесение данной модели с сюжетом интересующих нас концовок, и какая картина получится в случае проведение подобной параллели. Приняв данный подход, мы увидим, что происходящее с нашим героем на заключительном сказочном пиру строится по моделям, локализующим это место в достаточно интересном – пограничном ключе.

2. Несъедобное угощение. Попав на "пир", герой-рассказчик, прежде всего, говорит о еде. Он пьёт мёд-пиво, ест капусту и т.п. Однако, как ни странно, все его попытки съесть что-либо оказываются бесплодными. Еда просто не попадает в рот. Помимо воли героя (а, быть может, и в соответствии с ней), он не съедает ни кусочка еды, предложенной ему там, куда он попадает. Описывается это по-разному. "И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало" – модель, в разных модификациях наиболее распространённая в русских сказках (5). Впрочем, "мёд-пиво" (мёд-вино, мёд) отнюдь не единственное угощение, которое не съедает герой; встречаются и такие: "Я там был, вместе уху хлебал, по усу текло, в рот не попало" /Аф.81/, "кутью большой ложкой хлебал, по бороде текло – в рот не попало!" /Аф.207/, "подали белужины – остался не ужинавши" /Аф.124/. Помимо этого используются и другие формы для выражения того, что съесть что-либо на загадочном пиру герою было невозможно: "кому подносили ковшом, а мне решетом" /Аф.322/ и т.п.

Идея того, что еда на пиру у героев сказки чем-то особенна, не подходит для еды людям, является одной из важнейших. Выражения её могут быть совершенно разными: "...звали меня к нему мёд-пиво пить, да я не пошёл: мёд, говорят, был горек, а пиво мутно. Отчего бы такая притча?" /Аф.151/ и др. /курсив мой. – Д.А./. В последней концовке есть ещё одна важная деталь: она не зарифмована, идея "обнажена". Традиционная формула: "И ел и пил, по бороде текло, а в рот не попало" – встречается и в латышских сказках (6). Попытаемся проанализировать этот мотив. Что может представлять из себя пища, которую невозможно съесть? Как известно, еда чрезвычайно важна при переходе из царства живых в царство мёртвых. Пища мёртвых обладает некоторыми магическими свойствами и опасна для живых. "...Мы видим, что, перешагнув за порог сего мира, прежде всего нужно есть и пить", – пишет В.Я. Пропп (7). "Приобщившись к еде, предназначенной для мертвецов, пришелец окончательно приобщается к миру умерших. Отсюда запрет прикасания к этой пище для живых". "В американском сказании герой иногда только делает вид, что ест, а на самом деле бросает эту опасную пищу на землю", – продолжает он (8). Данный мотив близок к ситуации, обрисовываемой нашим рассказчиком. То, что он не может съесть ничего, хотя и пытается, отнюдь не противоречит этой мысли. Вполне вероятно, что здесь "несъедобная" (т.е. непригодная к пище, опасная) для живых еда мертвецов переходит в еду, которую невозможно съесть. Описываемая пища зачастую действительно представляется непригодной – говорится о горьком мёде и мутном пиве, встречаются и подобные описания: "... Тут меня угощали: отняли лоханку от быка да налили молока; потом дали калача, в ту ж лоханку помоча. Я не пил, не ел..." /Аф.137/. Здесь мы явно видим нежелание героя есть предлагаемую пищу из-за того, что она кажется ему неприятной и несъедобной – все детали призваны усилить этот образ. Герой русских сказок сам просит еды мёртвых у Яги и съедает её, переходя, тем самым, в мир мёртвых, к чему и стремится. Затем он всё же находит дорогу назад, и ему удаётся вернуться, хотя обратный путь нередко сопряжён с большими опасностями, – сделать это удаётся, так как в мире мёртвых герой обретает магические способности (что зачастую выражается в обретении магических предметов или помощников) (9). С героем-рассказчиком происходит иное. Он попадает на пир, где все угощения являются "несъедобными" для него. Если предположить, что данный элемент соотносим со сказочным мотивом пищи мёртвых, мы должны признать, что положение нашего героя локализуется границей миров. Для того, чтобы пройти дальше, необходимо отведать пищи мертвых, что значит для него -- окончательно приобщиться к загробному миру. В отличие от героя сказки, герой-рассказчик не делает этого. В соответствии со сказочно-мифологическими законами, граница в этом случае не может быть преодолена. Посмотрим, соответствуют ли этой ситуации иные элементы концовок.

3. Изгнание. Итак, попав в ту же ситуацию, что и сказочный герой, герой-рассказчик ведёт себя по-иному. Из-за этого весь его дальнейший путь непохож на путь героя. Часто рассказчик заканчивает концовку сообщением о том, что, побывав на пире, ничего не ел, однако в более полных вариантах сказок следует описание дальнейших событий. Следующее за отказом изгнание в концовках не мотивируется ничем и, казалось бы, совершенно не следует из того, что было сказано ранее. У Афанасьева встречаем следующие примеры: "На той свадьбе и я был, вино пил, по усам текло, во рту не было. Надели на меня колпак да и ну толкать; надели на меня кузов: "Ты, детинушка, не гузай /не мешкай/, убирайся-ка поскорей со двора"" /Аф.234/, "... Я не пил, не ел, вздумал утираться, со мной стали драться; я надел колпак, стали в шею толкать!" /Аф.137/ /курсив мой. – Д.А./, "И я там был, вино-пиво пил, по губам-то текло, а в рот не попало; тут мне колпак дали да вон толкали; я упирался, да вон убрался" /Аф.250/ и т.п. Здесь явно чувствуется связь изгнания с тем фактом, что у рассказчика "во рту не было" ничего из предлагаемой еды. То же мы видим и в несколько иной концовке – в сказке, рассказанной А.Н. Корольковой: "Был задан пир на весь мир. И я там была. Вместо пива поднесли мне молока (очередная форма выражения "несъедобности" еды. – Д.А.). Взяли меня за бока, начали меня мять, а я стала хохотать. Не стала пить, они начали меня бить. Я стала упираться, они начали драться. Скандальный был пир, на котором я была" (10) /курсив мой. – Д.А./.

Существуют концовки, свидетельствующие и о желании героя-рассказчика проникнуть в тот мир, о котором он говорил в сказке и неудачу этой попытки: "Захотелось мне тогда князя с княгиней повидать, да стали со двора пихать; я в подворотню шмыг – всю спину сшиб!" /Аф.313/. Здесь опущена основная причина того, что герою-рассказчику не удалось проникнуть во "двор" (царство, мир), где живут его герои (отказ от пищи), однако стремление и последующая неудача явно выражены. До сих пор все проанализированные факты не противоречат нашей теории о построении сюжета данных концовок в соответствии со сказочно-мифологическими мотивами. Однако концовки третьего типа содержат ещё множество фактов, требующих анализа.

4. Бегство. Мы подходим к рассмотрению целой череды фактов, образующих некоторый блок – один из важнейших элементов концовок волшебной сказки. Первая информация, которую необходимо рассмотреть – загадочные предметы, получаемые героем. Эти вещи рассказчик получает от присутствующих на пиру. При этом чаще всего опускается мотив изгнания. Примером могут служить такие концовки: "... дали мне синь кафтан, ворона летит да кричит: "Синь кафтан! Синь кафтан!" Я думаю: "Скинь кафтан!" – взял да и скинул. Дали мне колпак, стали в шею толкать. Дали мне красные башмачки, ворона летит да кричит: "Красные башмачки! Красные башмачки!" Я думаю: "Украл башмачки!" – взял да и бросил" /Аф.292/, "... дали мне колпак, да почали толкать; дали мне кафтан, я иду домой, а синичка летат и говорит: "Синь да хорош!" Я думал: "Скинь да положь!" Взял скинул, да и положил..." /Аф.430/ и т.п. Итак, герой получает некоторые вещи. Это напоминает о том, что охранитель границы (Яга), может стать дарителем. В том случае, когда по своей воле, посредством еды, мытья в бане, герой приобщается к миру мёртвых, охранник-даритель даёт ему волшебные предметы (аналог приобретаемым магическим способностям). Можно ли предположить в этом случае, что здесь мы имеем дело с другим вариантом развития сюжета, когда герой-рассказчик не изгоняется, а признаётся за своего и получает некоторые дары в мире мёртвых? Если это так, то два этих сюжета достаточно сильно наложились друг на друга. В приведённых выше примерах мы видим и отказ от пищи, и получение даров, и (в одном из случаев) элемент, присущий изгнанию ("почали толкать"). Почему происходит нарушение внутренней логики в этом виде концовок? Происходит ли оно вообще, или здесь действуют иные, ещё не понятые нами законы? Для того, чтобы ответить на эти вопрос, необходимо изучить подробнее интересующий нас мотив.

Обратившись к мировому фольклору, мы можем с уверенностью утверждать следующую вещь: в концовках третьего типа действительно существует два варианта пути героя-рассказчика. Первый вариант мы рассмотрели в предыдущем разделе: герой хочет проникнуть в мир мёртвых, он должен пройти испытание едой, но не выдерживает этого испытания и изгоняется. Но, что наиболее интересно, этот первый вариант характерен именно для восточнославянского материала! Другие этносы, народы практически не знают неудачливого героя, не преодолевшего испытания и вынужденного вернуться с полпути. Это характерная черта восточнославянских сказок, и тем более интересной представляется она; именно поэтому настоящий раздел базируется на русском материале. В сказках Европы, Персии, Абхазии, Дагестана, имеющих обширные концовки, картина выглядит по-иному: элементы неудачи, изгнания отсутствуют и путь героя- рассказчика имеет завершённую форму, приближенную к классической сказочной модели. Здесь нас интересует то, что совмещение вроде бы несовместимых элементов в концовках русских сказок как-то оказывается связанным с существованием "неудачного" и "удачного" вариантов пути героя.

В мировом фольклоре присутствует несколько мотивов приобретения магических вещей в мире мёртвых: 1- герой получает магический предмет и приносит его в мир живых – наиболее известный мотив, корни которого исследованы В.Я.Проппом, 2- герой получает магический предмет, но по дороге назад он каким-то образом лишается его – корни мотива уходят в мифы утраты бессмертия и 3- герой получает магический предмет и сам оставляет его по дороге (бросает назад), чтобы спастись от погони. Из брошенных предметов возникают горы, леса и т.п. – то есть здесь мы имеем дело с отражением мифа об устроении мира. Таким образом, мы видим, что существуют три варианта развития сюжета получения магических предметов в мире мёртвых. В самих русских сказках распространены первый и третий сюжеты. С чем могут соотноситься наши концовки? Проанализировав все факты, придём к несколько неожиданному выводу: в их основе лежит первый вариант – без утраты – в соответствии с которым находятся концовки "удачного" пути. К вопросу о происхождении и семантике варианта "неудачного пути" мы обратимся в конце работы, здесь же подчеркнём, что, по нашему мнению, утрата героем-рассказчиком получаемых предметов является следствием определённой трансформации варианта с "удачным" получением вещей, т.е. классического сказочного варианта. Магическое бегство не является здесь прототипом мотива сказочной погони. По нашему мнению, мы имеем дело не с вариантами защиты или похищения, но с искажённым вариантом сюжета обретения.

5. Получаемые предметы. Теперь настала пора обратиться к рассмотрению самих предметов, получаемых героем-рассказчиком и утрачиваемых им по пути. Эти предметы можно разделить на две группы. Первая – вещи, получаемые героем в том варианте концовок, когда мотив утраты связан с мотивом получения, которому предшествует и пир, и изгнание. Вторая группа – вещи, которые герой "теряет" в другом варианте концовок, когда мотив получения присутствует самостоятельно. В последнем случае он подвержен достаточно сильной трансформации. К первой группе, как видно из приводимых выше примеров, относятся преимущественно предметы одежды: башмаки, шлык, кафтан, колпак. Из признаков, характеризующих эти вещи, достаточно устойчивыми являются их цвета: красный и, особенно часто, синий. Если первый цвет можно трактовать в значении "красивый", либо же просто свести его применение к необходимости провести параллель "красный – краденный", то синий цвет может иметь большее значение. Синий употребляется в значении чёрного, этимология его может восходить и к понятию "сияющий, светящийся". В обоих случаях (и особенно во втором), связь этого цвета с миром мёртвых достаточно устойчива. В фольклоре вышедшее из иного мира зачастую оказывается не только золотым (=сияющим), чёрным или белым, но и синим. (См., напр., подобное употребление синего в скандинавском фольклоре) (11). На данном этапе это всё, что можно сказать о получаемых дарах.

Теперь обратимся к рассмотрению второй группы предметов. Они представлены в концовках иного плана, примеры которых мы приводили выше. Акцент здесь делается именно на утрате вещей; коме того, имеются две отличительных черты: 1 -- сам мотив получения вещей отсутствует, 2 -- описываемые вещи уже несколько иного рода, чем в первой группе. "Была и у меня клячонка, восковые плечонки, плеточка гороховая. Вижу: горит у мужика овин; клячонку я поставил, пошёл овин заливать. Покуда овин заливал, клячонка растаяла, плеточку вороны расклевали." /Аф.146/ – типичный пример таких концовок. Хотя память о происхождении вещей в этой концовке не сохранена (в отличие от первой группы, где сохранён мотив получения; утеря же следует за описанием пира и изгнания), в последней её части мы видим сохранившийся "след" от выпавших ранее мотивов изгнания и бегства: "...был у меня шлык (трансформация из "дали мне шлык" – Д.А.), под воротню шмыг, да колешко сшиб, и теперя больно. Тем и сказке конец!" /Аф.146/. Этот элемент свидетельствует о происхождении такого варианта концовок из той же, изначальной модели, где вещи получаются в царстве мёртвых (отсюда и плохо сохранившиеся мотивы изгнания и бегства с утерей вещей). Очень показателен и латышский пример. В нём герой-рассказчик приглашён на свадьбу. Он сам покупает и мастерит себе одежду, но, как ни странно, одежда эта сделана из различной еды (сапоги он скроил из блинов, купил двух сахарных коней и пряничную тележку...). По дороге от дождя, солнца и др. все предметы тают, размокают и, в результате, – исчезают. Герой остаётся ни с чем (12). Как расценивать подобные варианты концовок? Мы видим, что здесь мотив утраты представлен отдельно. Выше уже говорилось о том, что вариант "неудачного пути" построен с определённым нарушением логики. "Приставление" мотива даров было достаточно искусственным, что могло повлиять на его последующее отделение от мотивов еды, изгнания, бегства. Получение предметов осмысливается уже в этом мире ("дали мне" заменяется на "был у меня", либо же герой говорит о покупке вещей или их изготовлении). Соответственно, и путь с "пира" заменяется на путь "на пир" – предметы исчезают на пути не обратно, а туда. Зная изначальный вариант, можно получить объяснение тому, почему рассказчик повествует о некоторых странных вещах, которые исчезают у него так, что он остаётся "ни с чем". Свидетельствует об этом и сохранение элементов погони и само описание вещей. Это также, в большинстве своём, предметы одежды – шапка, кафтан, штаны и т.п. Однако на этот раз они оказываются изготовленными из различной еды. Это может получить объяснение через трансформацию мотива не преодолённого испытания едой, память о котором сохраняется в таком необычном виде в подобных концовках. Сам по себе, данный мотив в концовках подчёркивает хрупкость, ненадёжность материала – нефункциональность вещей ("клячонка, восковые плечонки", "гороховая плеточка" (13) и т.п.). Всё это иначе объясняет слушателям причину пропажи вещей: они не оставляются самим рассказчиком по "недоразумению", а исчезают из-за своей хрупкости, неприспособленности к действительности.

Таковы основные элементы, составляющие мотив получения героем-рассказчиком магических предметов. Общим для различных модификаций является одно: что бы ни происходило с нашим героем, он теряет все вещи, вынесенные им с границы царства мёртвых, куда он так не смог попасть. Объяснение этого парадокса, равно как и всей ситуации с потерями и неудачными попытками преодолеть границу, лежит в исследовании корней варианта "неудачного пути".

6. Вариант "неудачного пути". Подведём итог сказанному. Мы рассмотрели следующие элементы концовок третьего типа: 1 -- утверждение рассказчика о том, что он был там, где и описываемые им герои. С этого утверждения начинаются практически все концовки. Исследование дальнейших элементов локализовало то место, о котором говорит рассказчик, определив его как границу с царством мёртвых. 2 -- рассказ героя о том, что, попав туда, он должен был съесть некоторую пищу. 3 -- характеристика пищи как невкусной, практически несъедобной с последующей трансформацией в ту, которую невозможно съесть. 4 -- отказ героя от пищи (в случае с указанной трансформацией – невозможность съесть её). 5 -- следствие отказа – изгнание из того места, куда попадает герой; иногда изгнание описано с пропуском причины – отказа от пищи, в этом случае оно усиливается фактом невозможности пройти дальше. 6 -- стоящий несколько особняком мотив получения даров с последующей утерей их по пути назад. Всё это является элементами варианта "неудачного пути", представленного в первую очередь в концовках русских волшебных сказок. Вариант "неудачного пути" представляет собой путь героя, не прошедшего испытания едой мёртвых, изгнанного с границы, не пропущенного дальше в царство мёртвых. Описание этого пути построено на основе классического сказочно-мифологического мотива границы. В то же время, традиционно определяемая функция данных концовок как указание нереальности в дискурсном аспекте нами не отвергается – использование их с этой целью и создание дополнительных элементов, подчинённых исключительно данной цели действительно имеют место. Однако построение данного вида концовок, сохраняющее следы действенных сказочно-мифологических моделей, "зеркально" трансформированных по отношению к сказке, является, с нашей точки зрения, важнейшей, смыслоопределяющей их особенностью. Каков генезис варианта "неудачного пути", как можно определить время его возникновения, и чем обусловлено отмеченное нами нарушение внутренней логики с получением/утратой вещей, следующими за изгнанием, – вопросы, на которые мы постараемся ответить по рассмотрению варианта "удачного пути".

II. ВАРИАНТ "УДАЧНОГО ПУТИ"

Здесь мы приступаем к рассмотрению иного сюжета концовок волшебных сказок – варианту "удачного пути" и анализу составляющих его элементов.

Граница. Мотив испытание едой также присутствует в варианте "удачного пути", но здесь герой-рассказчик действует "правильно" (в соответствии со сказочной моделью). "Я сам у него в гостях был. Брагу пил, халвой закусил!" (14), "Я на их свадьбе гулял и до сих пор о том забыть не могу!" (15), – говорится в сказках Дагестана. "Устроили богатую свадьбу. И меня хорошо напоили, и посейчас живут в счастье и благополучии" (16) и т.п. Встречаются такие примеры и в русских сказках: "Я там недавно была, мёд-пиво пила, в молоке купался, полой утирался", "Я у них недавно была, мёд-пиво пила..." (17) и др. Однако испытание едой – отнюдь не единственный переходный элемент. Мотив границы в "удачном" варианте представлен достаточно широко. Происходит это потому, что герою необходимо перейти границу дважды. Часто именно мотив возвращения оказывается отмечен в концовке. Граница присутствует в концовках и латентно – через определённый контраст между царством мёртвых и миром живых.

Достаточно полно мотив границы выражается в персидских сказках. Один из характернейших примеров: "Мы вверх пошли – простоквашу нашли, а сказку нашей правдой сочли. Мы вниз вернулись, в сыворотку окунулись, а сказка наша небылицей обернулась" (18). Подобные концовки содержат достаточно большое информационное поле. Здесь содержатся три важнейших элемента: противопоставление 1 -- "молоко -- сыворотка (простокваша)", 2 -- "верх – низ", и 3 -- "быль – небыль".

А. "Молоко – сыворотка". При рассмотрении этого элемента мы сталкиваемся с весьма интересными мотивами – выпиванием героем молока и сыворотки, либо же купанием там. Рассмотрим сперва первый вариант, известный и русским сказкам ("я там недавно была, мёд-пиво пила, в молоке купался, полой утирался" (19), "я у них недавно была, мёд-пиво пила, в молоке купался, полой утирался" (20) и т.п.). Мотив купания в молоке известен в фольклоре, в молоке купаются и герой, и старый царь. Купание в молоке преображает героя. Исследовав этот мотив, В.Я. Пропп приходит к выводу, что он связан с прохождением героя через животное. Это заставляет взглянуть на данный сюжет совсем по-иному. "Мы, таким образом, вынуждены заключить, что трансфигурация, апофеоз героя – основа этого мотива, – пишет он, – мотив гибели старого царя присоединён к нему искусственно.

Что прибывший в царство мёртвых переживает преображение – это известно, и отражение этого представления мы имеем и здесь" (21) – заканчивает он /курсив мой. – Д.А./. Мотив купания в молоке связан с представлением о преображении героя при входе в царство мёртвых. Жидкости обычно бывают, при этом, двух видов – молоко и вода (22), (молоко и сыворотка, простокваша в наших концовках). Этот элемент соотносится с преображением при переходе границы из мира живых в мир мёртвых и обратно.

"Наверх поспешили – сыворотки попили, вниз спустились – простокваши наелись, стала наша сказка былью" (23) – говорит рассказчик в персидской сказке. Этот мотив можно было бы отнести к трансформации того же купания в молоке (подобной трансформацией является, по-видимому, "нахождение" героем-рассказчиком молока и сыворотки на пути). Возможно, это действительно так, но здесь нельзя не выдвинуть предположение о связи двух выпиваемых (и антогонистических) жидкостей с мотивом "живой и мёртвой" ("сильной и слабой") воды. Обратимся к анализу этого мотива, произведённому В.Я.Проппом. "...Я предполагаю, что "живая и мёртвая вода" и "слабая и сильная вода" есть одно и то же <...> Мертвец, желающий попасть в иной мир, пользуется одной водой. Живой, желающий попасть туда, пользуется также только одной. Человек, ступивший на путь смерти и желающий вернуться к жизни, пользуется обоими видами воды" (24), – пишет Пропп /курсив мой. – Д.А./. Ситуации, в которых употребляются данные мотивы в концовках, также соотносятся с прохождением героя в царство мёртвых и возвращением в мир живых с последовательным использованием двух видов жидкостей, антагонистичных по определению (молоко/сыворотка, простокваша).

Б. "Верх – низ". Понятия "верха" и "низа" непосредственно связаны в концовках с оппозицией "молока" и "сыворотки", – соответственно, если проводить те же параллели, понятия "верха" и "низа" также непосредственно связаны с переходом из мира мёртвых в мир живых и обратно. Как известно, противопоставление верха и низа – один из важнейших мифологических элементов, соответствующий представлениям об устройстве мира. Бинарная система "верх – низ" разделяет и объединяет мир живых и иной мир. Первоначальна именно "двухчленная" картина мира, но она имеет способность "переворачиваться", т.е. одно понятие – "верх" или "низ" – может означать то царство мёртвых, то мир живых (25). Это может объяснить непостоянство понятий "верха и низа" в концовках – их значение действительно взаимо меняется. Так или иначе, понятия "верха" и "низа" непосредственно связаны с понятиями мира мёртвых и мира живых. Мы получаем следующую картину: герой отправляется в путь, купается в молоке или пьёт некоторую жидкость, в результате переходит черту между "верхом" и "низом", затем он возвращается, проделывая те же операции ["наверх поспешили – сыворотки попили, вниз спустились – простокваши наелись..." (26)]. Эта система явно соотносится с мотивом перехода границы царства мёртвых и мира живых.

В. "Быль – небыль". Последнее из выделенных противопоставлений – оппозиция "были/ небыли". Здесь мотив границы проявляется, пожалуй, наиболее сложно – через категорию реальности. То, что является реальным для мира мёртвых, заведомо нереально для мира живых; среди живых не действуют законы царства мёртвых. Рассказчик, как кажется, подчёркивает то, что, перейдя границу, он оказывается в иной реальности, где действуют иные законы.

В соответствии с этим меняется отношение к рассказанному. Приведём наиболее показательные примеры из персидских сказок, содержащие все три мотива: "Мы наверх пошли – простоквашу нашли, а сказку нашу правдой сочли. Мы вниз вернулись – в сыворотку окунулись, а сказка наша небылицей обернулась" (28) /курсив мой. – Д.А./; "А мы низом пошли – простоквашу нашли, верхней тропкой побежали – сыворотку увидали, сказку нашу небылицей назвали. Наверх поспешили – сыворотки попили, вниз спустились – простокваши наелись, стала наша сказка былью"; "Как мы вверх пошли – простоквашу нашли, как мы вниз пошли – сыворотку нашли: сказка наша небылицей обернулась. Как мы вверх пошли – небылицу нашли, как вниз побежали – простоквашу отыскали: сказка наша былью оказалась" (29). Дифференцированное отношение к рассказанному по разные стороны пересекаемой героем черты проводится по линии быль/небыль. Соответственно, некоторым образом происходит заявление того, что сказка является былью по иную сторону границы. Интересен и такой вариант: "Эта сказка наша – быль, вверх пойдёшь – простоквашу найдёшь, вниз пойдёшь – простоквашу найдёшь, а в сказке нашей правду найдёшь" (30) /курсив мой. – Д.А./. В соответствии с этим, чтобы обнаружить правду в рассказанном необходимо пересечь границу миров, где действуют иные законы (ср. с отсылкой к мифу по линии быль/небыль в абхазской сказке: "рассказал я вам правдивую историю, похожую на выдумку. Коли спросите меня: правда это или ложь? – я отвечу: если предание правда, – это тоже правда" (31) /курсив мой. – Д.А./.

Наконец, очень широко представлен именно мотив перехода-возвращения. В концовке латышской сказки, относящийся к варианту "неудачного пути", солдаты выстреливают героя из пушки, куда он забрался, спасаясь от дождя. Последняя фраза типична для многих концовок: "вот я и прилетел в эту сторону, аккурат в нашу волость" (32). То же мы видим в концовке абхазской сказки: "Сейчас я пришёл оттуда и оказался среди вас" (33) /курсив мой – Д.А./.

Подобных примеров огромное количество – рассказчик утверждает своё появление среди слушателей, в данной местности, государстве и т.п. как произошедшее после перемещения через границу, что может выражаться различнейшими способами (перелёт, переход моста и т.п.) и характерно для обоих вариантов концовок. Далее мы узнаём, что герой-рассказчик передаёт людям полученное им знание ("обо всём разузнал и вам рассказал" (34) и т.п.). Кроме того, рассказчик может отдельно сообщать, что сам является очевидцем рассказанного: "а кто эту сказку последний сказал, всё это своими глазами видал" (35), – говорится в одной из сказок братьев Гримм; "а при смерти их остался я, мудрец, а когда умру, всякой сказке конец" (36) и др. Таким образом, мотив перемещения во многих случаях оказывается связанным с утверждением достоверности рассказанного.

Здесь мы можем уловить некоторые намёки на получение знаний как цель преодоления границы героем-рассказчиком ("я недавно у них была, мёд-пиво пила, с ним говорила, да кой про что спросить забыла" (37) – сообщается в русской сказке; "был и я на этом пиру. Вместе с ними брагу пил. Обо всём разузнал и вам рассказал" (38) – говорит рассказчик Дагестана и т.п.). В одной из Дагестанских сказок встречаем очень любопытный пример: "Я на том пиру был, по-медвежьи плясал, а потом оставил народ петь и веселиться, а сам побежал к маленьким детям, чтобы рассказать им эту сказку" (39). Здесь проявляются два мотива: желание передать полученное знание и явно ритуальная "медвежья пляска".

Мы заканчиваем рассмотрение одного из ключевых мотивов концовок волшебных сказок – границы. Переход её – важнейший этап пути героя-рассказчика, и зачастую внимание в концовке акцентируется именно на нём. Обратный переход границы является отдельным мотивом, имеющим собственные пути выражения (40).

III ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Кратко рассмотрев наш материал, мы видим целый комплекс мифологических построений, заключающихся в структуре рассмотренной нами группы концовок. Нашей целью здесь было проиллюстрировать сам факт структурных построений, развивающихся по мифологическим моделям, присущим сказке. Вариант концовок "удачного пути" содержит повествование героя-рассказчика, строящееся в соответствии со сказочной моделью. Герой проходит испытание едой, купается в молоке или выпивает некую жидкость, в результате чего преодолевает границу, попадает в царство мёртвых. Здесь он может обретать магические знания (медвежьи пляски и т.п.), или же некие предметы (в сказке – аналог полученным способностям). После этого он возвращается в мир живых и передаёт людям полученные им знания – в первую очередь это те же сказки. Такова канва концовок варианта "удачного пути". Сам феномен построения финальной формулы по сказочно-мифологической модели представляется интересным фактом – наличие его как такового (как самодостаточного элемента) не отмечалось в исследованиях формул сказок; функции и генезис данного вида концовок – нерассмотренный вопрос. Мы видим своеобразный перенос сказочных моделей на финальную формулу, что получает различные виды выражения.

Иным видом концовок является вариант "неудачного пути". В то время как рассмотренные выше концовки можно охарактеризовать как копирующие – законы построения соответствуют сказочно-мифологическим моделям – построение концовок "неудачного пути" оказывается зеркальным, обратным по отношению к данному варианту.

Прежде всего мы видим, что развитие сюжета концовок "неудачного пути" происходит в соответствии и на основе тех же сказочно-мифологических моделей, которые лежат в основе варианта "удачного пути". Однако правила поведения героя оказываются нарушенными, что влечёт за собой нарушение всей системы – ситуация переворачивается "с ног на голову" с внесением насмешки, элементов шутовства; речь всегда ритмизованна и рифмована. Традиционное рассмотрение данных концовок определяет их функцию как утверждение нереальности рассказанного путём демонстрации нереальности описываемой ситуации (пира). Возникает, однако, иная гипотеза относительно семантики концовок "неудачного пути". На основании рассмотренного нами материала русских сказок становится виден элемент шутовства, становящийся определяющим императивом данных концовок. Насмешка обращена отнюдь не столько на саму ситуацию сколько на фигуру героя-рассказчика. Смех вызывается в первую очередь описанием героя – совершаемых им и над ним действий: "по усам текло, в рот не попало", "стали в шею толкать", "в подворотню шмыг – да колешко сшиб и теперя больно" /Аф.146/ и т.п. В описании самого себя у героя явно присутствует некоторое "прибеднение", ироничное самоуничижение. Как мы помним, герой варианта "неудачного пути" получает много вещей, но все теряет по пути, что происходит из-за его "глупости", "невезучести" и т.п. Этот элемент представляется важным также, как и идея нефункциональности получаемых предметов и нереальности описываемого – присутствие элементов шутовства не опровергает роль данного вида концовок как указывающих на нереальность рассказанного, но вносит иной аспект рассмотрения. Характерно-шутовская манера описания себя рассказчиком заставляет выдвинуть предположение о позднейшем происхождении концовок "неудачного пути", происхождении из концовок первого варианта, развивающихся по правильной сказочно-мифологической модели. В пользу такого предположения говорит уже тот, отмеченный в ходе исследования факт, что элементы концовок "неудачного пути" являются прямым переложением элементов классического сказочного варианта, лежащего в основе концовок "удачного пути", с утратой логической канвы (получение даров происходит после изгнания и не обосновывается уже ничем иным, кроме необходимости использовать данный элемент со знаком минуса, в "перевёрнутом состояни" – логика основывается не на последовательной канве рассказываемого, а на необходимости внесения элемента отрицания во все составляющие изначального варианта). В таком случае, мы можем иметь дело с переделыванием концовки "удачного пути" с ложащимся в основу императивом шутовства. Характерно здесь то, что концовки "неудачного пути" присущи в первую очередь славянскому материалу, наиболее распространены в русских сказках при наличие в последних (что важно) также и вариантов "удачного пути".

В комическом контексте рассказчик повествует об утрате всех полученных вещей, однако существуют и неисчезающие предметы, стоящие в рифмованной связке с каким-либо глаголом. Наиболее распространённым из них является колпак. Примеры типичны и многочисленны: "И я там был, вино-пиво пил, по губам-то текло, а в рот не попало; тут мне колпак давали да вон толкали; я упирался да вон убирался" /Аф.250/ /курсив мой. – Д.А./, "На той свадьбе и я был, вино пил, по усам текло, во рту не было. Надели на меня колпак да и ну толкать..." /Аф.234/ и т.п. (41).

Такое широкое использование колпака в структуре концовок также заставляет задуматься о возможности влиянии средневекового культурного пласта. "Перевёртывание" реальности – основополагающий элемент шутовства; здесь происходит полная смена знаков в семиотической системе (42). Также характерно и специфическое самоуничижение, комическое прибеднение рассказчика. Данные элементы, характерные для концовок варианта "неудачного пути", полностью соответствуют традициям шутовства, и, в первую очередь, древнерусской смеховой культуре (43). Последовательное переделывание элементов концовок "удачного пути", развивающихся по сказочно-мифологической модели, действительно соответствует законам этой культурной среды. Если это так, то функция указания нереальности оказывается в определённом смысле второстепенной – не основополагающей, но сопутствующей. Средневековое происхождение концовок "неудачного пути" на основе изначально-копирующих, в соответствии с возникновением новой категории рассказчиков, вносящих элементы иной культурной среды, представляется на данном этапе одним из возможных вариантов. Таковы основные положения предлагаемой нами гипотезы.

Сокращения
Аф. – Афанасьев А.Н. Народные русские сказки: В 3 т. / Отв. редакторы Э.В.Померанцева,
К.В.Чистов. – М.: Наука, 1984.